Концлагерь Дель: бытовой Ад, побои, гигиенические проблемы и 674 тыс. р в месяц January 29th, 2017

Фото: LiveJournal.com

Истерия вокруг "семьи Светланы Дель" и "мамы 80 уровня", у которой отобрали детей, кажется достигла своего апогея. Даже главная чайлдфри ЖЖ- lena-miro.ru , постоянно рассказывающая про "овуляшек", "куриц" и "оладухов", внезапно оказалась озабоченной судьбой Светланы Дель.

Меня, честно говоря, больше шокирует не сама суть скандала, в наше циничное время должно было произойти нечто подобное, а то насколько люди иногда бывают слепы и подвержены влиянию манипуляторов. Однако, перейдём к фактам:

У Светланы и Михаила Дель изъяли 10 детей, 2 усыновленных и 8, находившихся под опекой. Еще 2 недели назад семья Дель воспитывала 13 детей, по некоторым данным, опубликованным в СМИ, у части из них были серьезные проблемы со здоровьем: ВИЧ, синдром Дауна, задержка в развитии, ДЦП.

1. Возникает вопрос, где жили все эти 15 человек?

15 человек жили в типовой 4-комнатной квартире, примерно на 100 квадратных метрах. При этом, детям было выделено 2 комнаты, еще одна была родительской и одна общей. Таким образом, в одной комнате ночевало 6 мальчиков, а в другой 7 девочек. Сколько кубических сантиметров воздуха приходилось ночью на один детский нос- неизвестно.

2. На каком основании изъяли детей?

В детском саду обратили внимание на то, что на ребёнке был синяки, похожие на следы побоев: cиняки были на ягодицах, пояснице и в области паха (позже травматологи найдут еще кровоподтек на шее, все это - заявления соцзащиты).В садике им рассказывают, что дети вечно голодные, ходят в поношенной одежке не по сезону. Делегация чиновников и правоохранителей поехала домой к Дель. В московском департаменте соцзащиты после расскажут: в четырехкомнатной съемной квартире - грязь, дети простужены, у некоторых вши, но главное - не нашлось лекарств, которые каждый день строго по минутам должны принимать ВИЧ-малыши. (с) Во время проверки сотрудники соцзащиты нашли из еды: три батона хлеба, 150 граммов супа, десять штук пельменей, шесть банок варенья, три килограмма замороженных фруктов, а также два килограмма свежей курицы. (с) Страшно предположить, как Дель планировала накормить этим 13 детей и 2 взрослых.

3. На что жили 15 человек?

Семья Дель получала от города 674 тыс. рублей в месяц. Последняя запись в трудовой у Михаила Юрьевича Дель- гендиректор частной телекомпании в Петербурге. Светлана по документам трудоустроена у мужа - медицинским редактором программы о здоровом образе жизни.

Однако, судя по открытым бизнес-базам - выясняем: в 2013-м году его телеканал разорился на 2 миллиона 248 тысяч рублей. Данных свежее нет, уставной капитал ЗАО- 10 тыс. р. Вместе с напарником Даль держал еще одну телестудию, в прошлом сентябре она закрылась из-за долгов по налогам. Когда-то Михаил имел долю в фирме по оптовой торговле авто-мото - в 2008-м прогорела, как и три других таких же. Тем не менее, интересы Дель в суде будут представлять 3 адвоката.

Есть основания полагать, что семья Дель жила на пособия.

4. Были ли данные о том, что семья Дель превратила усыновление в бизнес? Писали ли о побоях?

Общение на одном из форумов. В разговор вступает бывшая няня Дель- Ирина и еще одна девочка - самая старшая, ей уже 21. Назову ее Мариной, имена няни других детей в диалогах тоже изменены:

Марина:

"Знаете, как было обидно мне и брату, когда у нас со счета пропали все деньги, а потом она (Светлана, - авт.) как ненужную вещь отправила брата обратно в детдом, а меня чуть позже выгнала. Потому что я ей сказала, что устала сидеть с детьми целыми днями и убираться постоянно, на что я даже не слышала спасибо. Но слышала, как на меня орали, потому что я не туда поставила какую-нибудь вещь (...)"

Ирина:

"Я работала там чуть больше двух лет. После всего, что увидела, больше не верю в интерес без корысти, жалость и милосердие".

Один из пользователей форума:

"В семье Светланы постоянно практиковалось битье?"

Ирина:

"Постоянно. Антон ненавидел Михаила Юрьевича. А не хотели дети возвращаться в детдом, потому что привыкли. Он поплачет после ударов по голове и будет дальше ждать совершеннолетия. Подняла бы полиция все наши телефонные разговоры, все бы стало ясно. Жаль, что на тот момент у меня не хватило смелости. Марина, у тебя же было видео".

Видео есть - на странице брата Марины. Выложено в сентябре 2014-го. Девочка лет 4 - 5, на мордашке - кровавые ссадины, взахлеб:

- Я хотеля спать... я плакала... плишла мама... мама била меня по губам... и у меня слазу потекла ковь...

Ковь - это кровь. Ролик выложен в сентябре 2014-го . На нем, говорят Ирина и Марина, еще одна их девочка, называют имя. Однако, фотосессии с "счастливыми детьми" и "образцовой семьей" долго замыливали глаза всем.

Вся описанная выше информация есть в открытом доступе, в интернет попало даже то, что совсем неэтично обсуждать, обсуждение женских гигиенических заболеваний у девочек и банальных вшей. В итоге, мы получаем очень печальную картину: грязных, оборванных детей, несколько прогоревших предприятий у отца и трудоустроенную у него же "мать героиню". В сухом остатке- это те самые синяки от ремня, 10 пельменей и 150 грамм супа. Кто-то скажет мне, что это все равно лучше, чем детдом и что семья Дель "жила в режиме жесткой экономии", чтобы восстановить частный дом, купленный где-то под Зеленоградом. Но, я не соглашусь, семья Дель- это хуже, чем детдом и дом, который они планировали восстановить не имел бы никакого отношения к выросшим детям, находившимся под опекой.

Ситуация вокруг семьи Дель должна получить продолжение, факты описанные выше должны быть точно установлены или опровергнуты, за них должна наступить положенная по закону ответственность и, конечно, должно быть сделано всё, чтобы подобное больше никогда и нигде не повторилось.

Вчера полиция провела обыск в квартире семьи Дель, из которой органы опеки ранее забрали десятерых детей. Как сообщил их адвокат, изъяты компьютер, флеш-карты, документы на квартиру и ремни от детских штанов. Обыск проводился якобы в рамках уголовного дела, которое заведено в отношении отца за побои, хотя адвокат Михаила Деля называет информацию об уголовном деле слухами — мол, уведомления о возбуждении дела приемный отец не получал. Психолог, сотрудник фонда «Культура детства» Вячеслав Москвичев уверен, что изъятие детей без необходимой экспертизы было незаконным и вредным для них, но органы опеки оказались заложниками действующего законодательства. Пока закон не изменят, такие ситуации могут повторяться снова и снова.

С психологической точки зрения очевидно, что резкие действия, которые разрушают течение жизни семьи и детей – это травма или, по крайней мере, травмоопасная ситуация. Я допускаю, что в семье Дель имели место физические наказания. Однако тот факт, что в течение многих лет это не имело серьезных последствий (никто не попал в травмпункт, например), показывает, что время на экспертизу было — если бы данная ситуация продлилась чуть дольше, вряд ли она бы привела к более острым последствиям.

С юридической точки зрения это изъятие было незаконным, поскольку его осуществили по акту о безнадзорности. У МВД есть собственная трактовка этого акта, но она мне кажется очень скользкой. И, конечно, «безнадзорность» при реальных родителях, которые сейчас находятся в квартире, – это абсурд.

Фраза «независимая комиссия экспертов установила», тоже нуждается в уточнении. С одной стороны, в ней действительно есть люди, которые не входят в департамент, это представители общественных организаций, в том числе той, с которой я сотрудничал, «Волонтеры в помощь детям-сиротам», и у меня нет оснований не доверять этим специалистам. С другой стороны, это не была экспертиза, и об этом говорят все ее участники. Экспертизу невозможно провести в таких условиях в такие сроки. Какое решение приняла эта комиссия – это тоже очень тонкий вопрос.

Приглашенные психологи сообщили, что нельзя сразу возвращать детей, но это не значит, что их нельзя вообще возвращать и что с семьей нельзя работать. Кстати, это не значит и того, что их надо было вообще изымать.

У всех детей есть особенность: в какой-то момент более актуальными для них становятся те или иные потребности или желания, и под влиянием этих потребностей формируется реальность и подбираются факты. И я вполне допускаю, что физическое насилие против них осуществлялось. Оно практикуется в большей части семей, и приемные семьи в этом отношении не исключение, особенно когда детей так много. Вообще практика физических наказаний слишком широко распространена в нашей стране, поэтому я не могу с уверенностью сказать, что в семье Дель этого не было. Однако это не исключает того, что были и другие моменты в жизни и отношениях детей и родителей, а именно — проявления заботы.

Я 10 лет работал в приюте, встречаюсь, в том числе, с изъятием детей, основном, из кровных семей. Дети, попавшие в ситуацию очень жесткого очевидного насилия, в том числе, с травмами, и признающие это насилие, боятся родителей. Но через какое-то время дети вспоминают и другие истории и рассказывают о светлых моментах, и это дает нам основания для того, чтобы начинать работу с семьями и возвращать детей домой.

Доверительные отношения со взрослыми у этих детей уже пострадали, тем более, что эти дети уже были ранее изъяты или отвергнуты в кровной семье

В этой ситуации, когда ребенок прошел через социальные институты, установление и разрушение отношений – все значительно сложнее. Эти доверительные отношения со взрослыми у этих детей уже пострадали, тем более, что эти дети уже были ранее изъяты или отвергнуты в кровной семье. Отношения брошенных детей со взрослыми всегда основаны на постоянном сомнении в их надежности, готовности к разрыву, который может произойти в любую минуту. К огда на эти сомнения накладываются опасные действия, это подтверждает историю, которая уже происходила с детьми: «снова то же самое». Именно поэтому с ними нужно быть значительно более осторожным, бережным и аккуратным, чего, к сожалению, в данном случае не произошло.

Если на сигнал о насилии реагировать аккуратно, заботясь и о пространстве детей, и о пространстве родителей, начать проверку, привлечь психологов для проведения в том числе, диагностики и экспертизы, то, возможно, изъятие все равно произошло бы, но не коснулись бы всех детей. Возможно, что в отношении всех детей удалось бы найти баланс и оказать помощь семье, что гарантировало бы изменение поведения родителей, изменение наказания или прекращение наказания без процедуры изъятия.

Когда поступает сигнал о побоях, его несомненно нужно проверять, первое, что нужно сделать – это обезопасить ребенка, чтобы эти сигналы прекратились. Важно помнить, что это некоторое предположение, гипотеза, этот сигнал не должен звучать, как обвинение.

Я с 1998 года занимался социальной работой в кризисных ситуациях, мы работали по сигналу от комиссий по правам несовершеннолетних или органов опеки. Мы предлагали родителям сотрудничество, а это очень тонкая работа — мы сообщаем, что есть такая информация, но мы не утверждаем, что так оно и есть. В этот момент у нас возникает возможность увидеть более широкую картину и в том числе помочь родителям изменить свое взаимодействие с детьми. Чаще всего, вне зависимости от контекста, физическое насилие - это не то, что родители хотят применять в отношении детей. Они используют наказания как инструмент, часто когда не видят другой возможности.

Началась война, поляризация сторон, а наша система и государство не умеют делать шаг назад

Большая сложность в ситуации Дель в том, что началась война, поляризация сторон, а наша система и государство не умеют делать шаг назад. Уже возбуждены уголовные дела в отношении опеки — за халатность, а не за превышение должностных полномочий, я бы хотел на это обратить внимание. Получается, что по мнению с

Следственного комитета опека должна была действовать жестко раньше, а сейчас она не слишком жестко действовала – это тоже важный нюанс.

Вне зависимости от того, было там насилие или нет, родители поставлены в ситуацию заложников. Они должны идти до конца и представлять из себя идеальных почти святых, что сейчас и делается, это один из полюсов. И второй полюс, который сейчас идет со стороны департамента, – что родители чудовища. Я в своей практике не встречал ни святых, ни чудовищ. Это обычные ситуации, которые возникают в любой семье. И вопрос не в том, есть ли насилие в этой семье, а в том, что теперь делать. Отыграть ситуацию назад сейчас практически невозможно, и начать оказывать помощь семье тоже очень затруднительно.

Я очень рад, что сейчас хотя бы в отношении тех детей, которые освобождены, приняты достаточно взвешенные решения, они вернулись в семью, и у них есть возможность восстанавливать связи. В отношении 8 других детей был сразу разорван договор опеки, действительно, департамент имеет право разрывать его просто по решению одной из сторон, и этого достаточно, даже не нужно никаких оснований, и департамент этим воспользовался.

С другой стороны, представим теоретически, что ребенок действительно подвергался насилию и боялся этого насилия, и сейчас он почувствовал освобождение от своего страха. Когда возник весь этот шум, можно было взять и просто вернуть детей в семью. Но представьте себе положение этого ребенка, который только что получил шанс освободиться от этого страха, и тут он возвращается в эту ситуацию, и для него это еще одно подтверждение, что его мнение не значимо, и что никто его не защитит. Это тоже очень опасный прецедент.

Органы опеки тоже заложники ситуации и законодательства.

Я не могу судить об ошибках семьи Дель, но они сейчас заложники ситуации. Органы опеки тоже заложники ситуации и законодательства. У нас есть семейный кодекс, согласно которому возможно законное изъятие. В течение трех дней после него органы опеки должны подать в прокуратуру заявление о лишении родительских прав, и через 7 дней они должны выйти с иском в суд о лишении родительских прав, и другой возможности не предусмотрено. То есть, если происходит изъятие людей в ситуации опасности, это означает, что должна начаться процедура лишения родительских прав. А временное изъятие, когда ситуация сейчас опасна, но это не значит, что она будет опасна всегда, не предусмотрено.

Опека всегда оказывается заложником, потому что если они не изымут детей и что-то произойдет, то виноваты оказываются они.

И у нас были уже не раз случаи, когда происходила гибель детей в семье, и когда опека привлекалась к уголовному делу о халатности, это очень серьезное обвинение.

А если опека вмешивается, то опять-таки она попадает под удар общественности, особенно если это изъятие происходит не в проблемных, кризисных семьях, а, как в данном случае, в семье, включенной в сообщество.

И опека опять попадает под удар, и они тоже являются заложниками, и, я боюсь, что именно они окажутся крайними. И, честно говоря, это не очень полезная ситуация для защиты детей в общем. Поскольку в этот момент опека начинает действовать, не заботясь об интересах семьи или интересах ребенка, а главная забота о том, как бы сделать так, чтобы последствий было меньше для них самих.

Это непростая ситуация, в которой наша основная задача как специалистов – искать возможность для того, чтобы как-то быть полезным и детям, и родителям. Им сейчас была бы очень важна психологическая помощь, которая не включает экспертизу, прояснение, выяснение, а это именно поддержка, потому что для них это тоже травма и разрушение всего уклада жизни.

Это то, что очень сложно вернуть, это потеря. И, к сожалению, сейчас та поддержка, которая есть, – это их поддержка в образе героев, которые должны быть совершенны. А я не знаю, было ли насилие или нет, но я уверен, что ни один родитель, ни одна семья не совершенна, и соответствовать этому образу очень тяжело психологически.

В этой ситуации действительно стали подниматься вопросы об изменении регламента действий органов опеки в ситуации кризиса. И, дай бог, если это приведет к реальному изменению в этой сфере. Тем более эти регламенты, о необходимости их изменения и общественные организации, и профессионалы говорили очень давно. Возможно, история Дель станет последней каплей, которая сделает это необходимым.

Людмила Петрановская – педагог-психолог, специалист по семейному устройству, лауреат Премии Президента РФ в области образования, автор книги «К вам пришёл приёмный ребёнок».

Проблема выбора

Людмила Владимировна, в начале этого года многих потрясла история семьи Дель, откуда были изъяты дети. Эта история снова заставила задуматься над тем, как должна в нашей стране строиться работа с кровной и приемной семьей. Какая проблема тут главная, на ваш взгляд?

Если говорить широко, это проблема выбора между автономией семьи и правами индивидуальности . Она существует везде, во всем мире.

Один полюс проблемы - права человека, ребенка или взрослого, которые нужно защитить. Но если делать это любой ценой, уничтожается автономия семьи, проламываются ее границы. Туда можно в любой момент влезть, проконтролировать, поставить видеокамеры в домах, отнять детей у родителей, которых кто-то счел «плохими».

Семью формируют именно границы между ее членами и всеми остальными, между образом жизни в этой семье, ее укладом, ее представлением о том, как правильно и удобно, и представлениями всех остальных людей. Само явление семьи основано на том, что такие границы существуют. Если они размываются, семья становится проходным двором, «ячейкой общества», перестает быть семьей.

Закрытость семьи, ее автономия важна для детей. Инстинкт привязанности, который лежит в основе развития ребенка, предполагает, что родители находятся в положении доминантно-заботливой особи. Если ребенок понимает, что родители - не хозяева в своей семье, что существуют более крупные фигуры - чиновники, общественные или религиозные деятели, которые могут родителей оценивать, контролировать, угрожать им забрать детей - для него это станет фактором тревоги. Если родитель – не доминантная особь, если он сам боится и оправдывается, как тогда на него рассчитывать, как быть спокойным?

С другой стороны, если мы объявим семью абсолютно неподконтрольной зоной, то человек, прежде всего ребенок, может оказаться абсолютно беззащитен. Родители - далеко не всегда благополучные люди в силу своих особенностей или наличествующих проблем, в том числе психических. Абсолютная власть развращает. А власть родителя над ребенком абсолютна - никакому диктатору такая и не снилась. Там, где ни общество, ни государство семью вообще не контролируют, где внутрисемейные разборки фактически выведены за пределы права, начинают расцветать чудовищные практики, прежде всего в отношении женщин и детей.

За стенами «дома-крепости» могут разворачиваться трагедии, о которых никто никогда и не узнает.

Так что здесь нет простого решения «руки прочь от семьи» или «все семьи под контроль». Конечно, российская ситуация тут отягощена отдельно как исторически сильной ролью государства, так и плохой проработкой законодательной базы и отсутствием развитой системы помощи семье.

Выключить истерику, включить сознание

- Что же делать?

Между этими двумя полюсами нужно тонко и осмысленно выверять баланс, постоянно пересматривать и корректировать, потому что смещение в ту или в другую сторону ничем хорошим не обернется.

Работа эта должны вестись с включенным сознанием, а не с включенной истерикой . К сожалению, обычно тема семьи и ее границ выходит в публичное поле с помощью скандала, как это было с семьей Дель. Это вызывает большой резонанс, а также желание многих использовать ситуацию в своих целях. Каждый человек боится потерять своего ребенка, ему страшно оказаться «плохим» родителем. Когда мы думаем о других семьях, мы тревожимся о том, что если детей там будут обижать, им никто не поможет. Тема незащищенности - детской, семейной, человеческой, - цинично говоря, отлично продается. Говорите с людьми о том, чего они боятся - они охотно будут это слушать.

Но когда тема становится мотивом постоянной спекуляции, постоянного запугивания людей, в результате закрываются все возможности для серьезного и аккуратного осмысления, о котором я говорила.

Антиювенальная антиюстиция

- Многие российские родители страшно боятся словосочетания «ювенальная юстиция»…

На самом деле, многие российские родители вкладывают в это понятие то содержание, которого там нет.

В России словосочетание «ювенальная юстиция» стали использовать для случаев нарушения автономии семьи. Это безграмотность. Ювенальная юстиция - это система, при которой для несовершеннолетних правонарушителей начинает работать отдельный юридический процесс. Он основан на том, что правонарушителя скорее не наказывают, а понимая, что он еще незрелый человек, у которого вся жизнь впереди, стараются реабилитировать, дать ему шанс, бережно с ним обойтись. Это больше педагогический процесс, чем судебный.

Например, скандальный случай с грубым задержанием мальчика, читавшего стихи на Арбате, при наличии ювенальной юстиции был бы невозможен. В этой системе обращение полицейских с несовершеннолетним оговорено множеством правил и предписаний, призванных не допустить нанесение ребенку травмы или использование его незрелости.

- В России нет ювенальных судов, правильно?

На федеральном уровне нет, но ставились эксперименты в некоторых регионах. Насколько мне известно, они везде были достаточно удачными. В Пермском крае, в котором острая криминальная ситуация, потому что там много зон и молодежь часто нарушает закон, хорошие результаты по снижению количества рецидивов.

Хорошо бы, чтобы ювенальная юстиция была у нас в реальном смысле этого слова, как система защиты несовершеннолетних, оказавшихся в неладах с законом. Это перспективно, это гуманно, это правильно. Но путаница терминов закрывает это полезное дело, которое при хорошо поставленной работе могло бы детей вытаскивать из тяжелых ситуаций.

Сейчас ювенальной юстицией называют, с одной стороны, незаконное изъятие детей из семей, а с другой, возможные доносы детей на родителей из-за того, что ребенку мороженого не купили или уроки делать заставили.

К сожалению, постоянная истерика на тему несуществующей ювенальной юстиции, сознательно или нет, отвлекает внимание российских родителей от того, что без всякой ЮЮ они в сегодняшней России достаточно бесправны.

Нам говорят: это все Запад, у нас, слава Богу, такого нет, не то, что они там у себя в загнивающей Европе, где чуть что и детей отбирают.

Но такой подход закрывает от общественного сознания неприятный факт: современное российское законодательство позволяет в рамках закона абсолютно у каждого из нас в любой день забрать детей.

- Это органы опеки могут сделать?

Сотрудники полиции могут.

Закон сформулирован так, что детей можно объявить безнадзорными, если сотруднику полиции покажется, что ребенок находится в опасной ситуации. В законе не прописаны никакие критерии и параметры определения опасной ситуации. Он может усмотреть угрозу в чем угодно, как он сам решит. И если этого не происходит направо и налево, то только потому, что это никому не нужно. Но если вдруг понадобится – счеты ли свести, бизнес ли отнять, на политического оппонента надавить, или просто за работу отчитаться – это можно сделать без проблем. Правда заключается в том, что изъять ребенка из семьи легко, а вернуть его очень сложно - и ювенальная юстиция здесь не причем.

Скандальная подача темы ювенальной юстиции закрывает от общественного сознания грозную истину, которую нужно обсуждать: нигде, ни в какой Европе, нет столь непрописанных, непродуманных, широких полномочий для того, чтобы забрать ребенка из семьи, как в России.

Этим надо возмущаться, это надо требовать изменить, но никто этого не делает, потому что нам рассказывают о том, что сейчас у нас все хорошо, а если придет злая ЮЮ, то будет плохо. По глупости или по умыслу это делается – не знаю.

Конфликт цивилизаций

В России часто рассказывают о случаях, когда в случае развода европейцев с россиянами детей не отдают нашим соотечественникам.

Там бывают довольно сложные истории. Когда начинаешь погружаться в каждую конкретную ситуацию, понимаешь, что все нельзя сводить к гражданству. Часто люди ведут себя действительно не вполне адекватно в пылу развода.

Если в Европе семья попадает в поле зрения социальных служб, то это не значит, что из нее заберут ребенка, тем более навсегда. Даже если в экстренной ситуации забирают, то стараются вернуть. Показатели эффективности европейских соцслужб зависят от того, сколько детей остается в семьях, но там всегда смотрят, в том числе, на то, идет ли семья на контакт, сотрудничает ли. В любой непонятной ситуации, - например, невозможно понять, бьют ребенка или нет, - социальные службы склонны будут не забирать ребенка из семьи, если семья останется на связи.

Наши же соотечественники не умеют, к сожалению, общаться с социальными службами. Их опыт общения с госслужбами таков, что они не верят ни в добрые намерения, ни в закон. Они сразу пугаются до смерти, начинают врать, прятаться, менять место жительства. А для социальных служб в европейских странах все это - как сигнал сирены. Если семья закрывается от сотрудничества, значит, ей есть что скрывать, сразу мерещится что-то совсем ужасное.

Сейчас в некоторых странах русские эмигранты на общественных началах вновь прибывшим из России родителям объясняют, что подобные панические реакции могут нанести больший вред, чем внимание к ним социальных служб. Рассказывают и местным социальным работникам, почему наши так реагируют - потому что напуганы государством и не верят ему, что с нашими нужно быть еще более бережными, нужно им подробнее объяснять правила игры.

Мандаринный критерий

- В нашей стране что-то предусмотрено для сохранения ребенка в семье?

В России система сохранения ребенка в семье не выстроена.

У нас или сотрудники полиции забирают ребенка и потом сообщают в опеку, либо опека принимает решение и забирает детей. Закон очень четко и жестко регламентирует: через трое суток сотрудники опеки должны написать заявление в прокуратуру, через 7 дней - на лишение родительских прав. Но в большинстве ситуаций этого времени недостаточно для того, чтобы разобраться в ситуации, потому что простыми они, как правило, не бывают.

Да, есть ситуации, где все очевидно: соседи вызвали полицию, она приехала, увидела поножовщину, притон, голого и голодного ребенка, который плачет под столом. Но статистически у нас лишение родительских прав из-за жесткого обращения - не более 15-20%. В подавляющем большинстве случаев подобного ужаса не происходит. И они требуют более внимательной оценки, потому что тогда сложнее понять: можно ли ребенка оставить или нельзя, справятся ли его родители или нет, может что-то измениться в лучшую сторону? Для того, чтобы это понять, как раз обычно не надо забирать ребенка – как узнать, смогут ли родители заботиться о нем лучше, если его с ними нет? Нужно многое оценить и выяснить, прежде чем принимать решения.

- Есть мандарины в холодильнике или нет?

Мандарины в холодильнике - это страшилки истеричной публики. Я не знаю ни одного случая, когда ребенка забрали из-за отсутствия мандаринов в холодильнике. А вот отсутствие у взрослого какого-то документа вполне может стать причиной больших неприятностей. Но я не припомню, чтобы общественность, которая воюет с мифическими отобраниями за отсутствие мандаринов, горой вставала на защиту семей, у которых отбирают детей из-за просроченной регистрации.

Забрать нельзя оставить

- Но часто, когда сотрудники опеки проверяют условия в семье, то они смотрят на содержимое холодильника.

Это другой вопрос. У сотрудников опеки нет никакого механизма оценки состояния семьи. Никто их этому не учил. Оценивать тонкие и сложные вещи: ответственность родителей или привязанность ребенка - они не в состоянии.

У них нет регламентов и технологий, нет профессиональных навыков. Свою интуицию, которая подсказывает им, что что-то неладно, и которая может ошибаться, они никак не могут формализовать. И поэтому они формализуют то, что можно: чистоту постельного белья или наличие мандаринов. Отсюда - дикие акты осмотра холодильников или платяных шкафов.

Кроме того, у сотрудников опеки очень ограничено время для оценки и диагностики кризисной семьи. Чтобы оценить ее ресурсы и слабые стороны, нужно несколько встреч, наблюдение за динамикой - осознает ли семья, что происходит, идет ли на контакт, стремится ли сотрудничать. Делать это некому.

Остаются жесткие рамки закона. В итоге получается, что забрать ребенка из семьи по закону можно на основании мнения сотрудника полиции, а как отдать - непонятно. Если уже есть обращение в прокуратуру, заявление о лишении родительских прав - куда отдавать? Как ребенка могут забрать родители, которых лишают права его воспитывать?

Этот насос работает в одну сторону. Либо нужно закрывать глаза на кризис в семье и не забирать до последнего, либо забирать, но при этом чиновнику нужно хорошо понимать, что отдать обратно ребенка потом очень сложно. Это болезненная проблема, которую надо решать, но как только кто-то пытается это обсудить, все вокруг начинают кричать о мандаринах в холодильнике и ювенальной юстиции.

Когда логика рождает хаос

- Но ведь не может же быть, чтобы никто не думал о балансе между автономией семьи и правами человека?

Не может. Но пока решение проблемы баланса носит у нас характер случайный и кампанейский.

Во-первых, изъятие детей может быть отдельной акцией против конкретной семьи по политическим, экономическим или еще каким-то мотивам. Такие случаи есть, они не массовые - не так много негодяев, которые готовы использовать столь низкие аргументы, - но ужас в том, что закон этому не препятствует, а напротив, делает возможным.

Любой человек может написать заявление в органы опеки и попечительства. С большой вероятностью это приведет семью к катастрофическим последствиям, особенно если родители испугаются, прогнутся под давлением, начнут совершать ошибки и быстро попадут в ситуацию, из которой потом очень трудно выбраться.

Во-вторых, кампанейщина набирает обороты после резонансных случаев. С ребенком случилась трагедия в семье - после этого начинается всплеск проверок всех семей без разбора. Или, например, в регионе нет денег на содержание детей в детских домах, поэтому дается указание по возможности не забирать детей из семей.

Это не имеет ни малейшего отношения к сущности той проблемы, о которой мы говорили.

Получается, что на баланс автономии семьи и прав человека оказывают влияние причины, лежащие за пределами пути ее решения?

Да, хаотичные внешние воздействия. Они сами по себе логичные, но систему повергают в хаос. Поскольку закон защиты для семьи не предусматривает, то она становится уязвимой перед кампанией, начатой, например, по инициативе губернатора. Вот он вспомнил свое тяжелое детство, когда его отец бил, и дал указание принимать меры каждый раз, когда родитель отшлепал ребенка. А меры принимаются так, как у нас умеют: это не разговор с родителями о других методах воспитания - это про угрозы, про вызовы на КДН, про отобрание детей.

В другом регионе губернатор, наоборот, ссылаясь на «Домострой», не разрешит забирать детей из семьи за телесные наказания. И какого-то ребенка в семье могут избивать как и сколько угодно, пока он в реанимацию не попадет и в СМИ информация не просочится.

Система держится не на принципах, а на хаотичных кампаниях. И на человеческом факторе, который чаще всего оказывается человеческой дурью.

Людмила Петрановская. Фото Евгения Раздобарина для «Спектра».

Постоцея

- Выходит, нет осмысленного отношения к той проблеме, о которой вы говорите?

К сожалению, нет, слоя осмысленности не существует. И его не прибавляют крики о ювенальной юстиции, о мандаринах. Очень грустно, что любая ситуация, которая могла бы сподвигнуть нас к серьезному разговору, тонет в истеричных воплях.

Вспомним болезненный зеленоградский кейс. Сначала все стороны пришли к консенсусу: произошедшее - недопустимо, так быть не должно. Появился подходящий момент поговорить о процедуре отобрания детей - где-то кто-то все-таки это начал делать. Но в общественном пространстве все утонуло в криках про ювенальную юстицию, во взаимных обвинениях.

Люди, которые пишут простыни в соцсетях про ювенальную юстицию, не имеют представления ни о том, как у нас все реально устроено, ни о том, как что называется, ни о том, какие законы реально действуют, ни о том, что реально угрожает нам и нашим детям. Навести резкость им неинтересно, у них времени нет - есть время только писать длинные пламенные посты.

Любая некомпетентность наказуема. Либо ты включаешь голову и вникаешь, либо попадешь в ловушку - так устроена жизнь.

Между полюсами

Но как быть дальше? Мне кажется, сейчас уже поняли, что есть случаи, когда ребенка нельзя оставлять в семье, кровной или приемной. А есть случаи, когда работа с семьей, помощь ей многое может изменить, и ребенка можно будет там оставить. Но у нас до сих пор непонятная история вокруг семьи Дель. Или изъятие шести детей у глухонемой матери в Алапаевске. Нижегородская область, в которой детей не изымали, а надо было бы - и в итоге глава семьи зарубил всех топором.

Нет взвешенной процедуры оценки того, что происходит в семье. Есть полюса: семьи, в которых точно все хорошо, и семьи, где все настолько плохо, что и так все видно. Все остальные семьи - между ними, и как оценивать их - непонятно.

Оценивают на глазок, интуитивно. А должен быть регламент оценки, технология. Нужно смотреть определенные факторы, причем в развитии, в динамике, и на их основании решать более осмысленно.

Что касается случая с Дель, то что там сделало общественную реакцию неэффективной? Та же самая истерика. Линия защиты была выбрана заведомо провальная: мол, семья Дель прекрасная, идеальная, там все пляшут и поют, и вот какие красивые фото, поэтому забирать детей таким образом нельзя. И поскольку всю защиту выстроили на этом тезисе, то у них легко выбили эту табуретку из-под ног, как только выяснилось, что в семье были проблемы.

Надо было говорить не о том, прекрасная или ужасная семья Дель, а о том, что так с детьми и с семьями – нельзя. Ни с идеальными, ни с проблемными – ни с какими. Надо было задавать вопрос, что это за закон, который позволяет увезти ребенка в незнакомое место из детского сада? Что это за правоприменение? Что за поведение сотрудников полиции и опеки? Жизнь всех российских семей не зависит от того, хорошая или плохая семья Дель - она зависит от того, хорошие или плохие законы защищают семью от произвола.

Вместо этого защитники Дель начали с пеной у рта доказывать, что семья прекрасная. СМИ и чиновники начали утверждать, что она ужасная, нарушая все мыслимые рамки и моральные нормы. Все потонуло в этом, вместо того, чтобы обсуждать процедуру. В результате и с семьей все невесело, и дети в приюте, и всему делу семейного устройства нанесен вред, поскольку все приемные родители перепуганы и дискредитированы.

Мысль «вы можете забирать детей у плохих семей, но вы не можете забирать у хороших» – это тупик. Нельзя проводить сегрегацию семей на плохих, которые могут быть бесправными, и хороших, которые имеют права – но только пока идеальны. Забирать детей таким диким образом нельзя ни у кого.

Вот и получается, что общественная сила, которая могла бы защищать семьи, требуя изменений практики и уменьшения произвола чиновников, откровенно вредит делу. Определение сильных и слабых сторон конкретной семьи - не тема для публичного обсуждения, для этого должна быть процедура оценки специалистами на условиях конфиденциальности. Что бы в семье ни происходило, родителям и детям еще жить дальше - и информация о них не должна разглашаться. Оценка семьи никогда не должна быть публичной ни в какой мере. Публичным должно быть обсуждение правил, принципов, законов, процедур.

Возможно ли выработать внятные нормы для сотрудников опеки, по которым станет понятно, как действовать в той или иной ситуации?

Совсем все понятно сотрудникам опеки не будет никогда - какие бы нормы не выработали. Семьи, отношения, люди – все это очень сложно. Но совершенно точно всю свою работу они могут делать более осмысленно и упорядоченно. Это то, что может быть сделано, - это делается в европейских соцслужбах, где сотрудников долго обучают, где их знакомят со всевозможными процедурами и протоколами, где доносят до них понимание, почему ими нельзя пренебрегать.

Договориться, а не погулять в белом пальто

- Что нужно поменять в законодательстве?

Законодательство в семейной сфере у нас в принципе непродуманное и сырое, содержит грубые и слишком обобщенные утверждения. Оно требует очень серьезной доработки.

Как эта доработка вообще должна происходить? Могут ли простые граждане требовать общественного обсуждения, изменений законов?

Конечно, могут. И общественного обсуждения, и внесения изменений в Семейный кодекс и в другие законы. Жаль, что у нас нет никакой серьезной ответственности депутатов перед избирателями - многие важные законы годами могут не рассматриваться. Остается на уровне общественного обсуждения требовать их движения.

Реально ли вообще договориться и изменить систему? Ведь будут люди, которые встанут на диаметрально противоположные позиции и начнут ругаться.

Все реально, если будет цель договориться, а не погулять в белом пальто. Да, полемика может быть - но это должны быть осмысленные споры, обсуждение приоритетов и ценностей. Например, сложная дилемма, что важнее - привязанность к родителями или безопасность ребенка? Где тут грань?

Должны происходить разборы конкретных случаев по существу. Каждый кейс заставит глубже вникнуть в проблему, на основании этого внести какие-то уточнения.

Если дело разбирается на уровне принципов и подходов, то это возможность либо убедиться, что мы идем в правильном направлении, либо обратить внимание, что что-то еще не предусмотрели. В жизни так и происходит - пока ты с чем-то не столкнешься, не узнаешь, как действовать.

И так нужно возвращаться к обсуждению, пересмотру норм и протоколов каждый год. Конечно, это сложно и скучно, не так увлекательно, как перетирать семье кости в публичном пространстве.

Увидеть топор

- В каких случаях ребенка действительно надо забрать, а когда забирать не надо?

В случае прямой угрозы жизни и здоровью ребенку его забирают из семьи. Когда ты видишь, что за ребенком кто-то бегает с топором - это и есть прямая угроза жизни и здоровью. Когда младенца одного запирают дома. Когда голодом морят. Когда избивают. Когда сексуально используют. Это не про простыни и мандарины точно.

Вот мы с вами сидим и разговариваем, а я только что в окно видела, как отец посадил на переднее сиденье грузовика маленького ребенка и, не пристегнув его, уехал. Это прямая угроза жизни и здоровью? Мне лично кажется, что прямая.

Тут вопрос в том, является ли эта ситуация основанием для того, чтобы забрать ребенка у отца?

Если сотрудники ГИБДД поймают папу в грузовике с непристегнутым ребенком на переднем сиденье, то оштрафуют. Возможно, сообщат в социальные службы и те проведут беседу. Папа сделает выводы и больше так поступать не будет, купит детское автокресло. Это одно развитие ситуации. Но если папа заявляет, что возил и будет возить, или от всех скрывается, или там, кроме отсутствия автокресла, отсутствует вообще забота о безопасности ребенка, и он может, например, на улице гулять один в ночи, это другая ситуация. Надо работать и выяснять.

Где учат на соцработника?

Правильно ли я понимаю, что сегодня нет централизованной системы подготовки кадров для органов опеки, где часто работают люди без юридической, психологической, педагогической подготовки?

В большинстве своем сотрудники опеки имеют либо педагогический, либо юридический диплом. Но проблема в том, что работать в органах опеки и попечительства не учат ни в юридических, ни в педагогических вузах.

А как люди с отсутствием понимания того, как работать с кризисными семьями, могут принимать верные решения? Как их надо готовить к такому?

Органы опеки и попечительства контролируют исполнение законов. Как контролирующий орган, опека не может выполнять роль установления контакта, хелперской поддержки, тонкой диагностики – это просто невозможно ни по уровню подготовки, ни по времени.

Этим должны заниматься другие люди, которые умеют проводить оценку, у которых есть время установить с семьей контакт, у которых есть способы оказывать помощь.

Нужно, чтобы контролирующие и помогающие функции были разведены. Хелперское, помогающее начало сейчас представлено очень узко, только материальной помощью, всякими бесплатными путевками в детские лагеря и на елки. Правда, с подготовкой специалистов-хелперов все тоже слабо.

Есть еще странные структуры типа комиссий по делам несовершеннолетних, которые занимаются тем, что вызывают родителей и ругают их. Для Европы, кстати, это немыслимая ситуация - чтобы целая комиссия собралась для пропесочивания взрослого человека.

Любопытно, почему наши защитники автономии семьи не воюют с реально существующими и часто унижающими родителей КДН, а воюют с мифической ювенальной юстицией?

Создать альтернативную жизнь

Какая может быть реальная и работающая альтернатива изъятию? Что подсказывает зарубежный опыт? Что делать, если не изымать ребенка из кризисной семьи?

Во многих странах шли более-менее по тому же пути, по которому идем сейчас мы. Сначала детей забирали, помещали в учреждения, потом осознали, что учреждения - это плохо. Потом начали перемещать детей из условно «плохих» семей в условно «хорошие». В конце концов пришли вот к чему: самое лучшее, что можно сделать для детей - не заменять им родителей, а восполнять родительский ресурс. Это проще, дешевле и лучше для ребенка и семьи: с одной стороны, работать с семьей на прокачку ресурса, с другой - добавлять ресурсности извне.

К примеру, в неблагополучном районе, где плохая социальная обстановка, где люди много пьют и плохо заботятся о потомстве, самое лучшее, что можно сделать - открыть там по-настоящему хорошую школу, которая не будет закрываться до позднего вечера. Нужно сделать так, чтобы в этой школе детям было чем заняться, чтобы хорошие учителя выстраивали с этими детьми доверительные отношения. Такая школа - своего рода оазис альтернативной жизни. Если школу сложно и дорого – хотя бы игровые центры, какие-то места, куда дети могли бы приходить и развиваться в безопасности, в интересной среде, где бы работали люди, которые могли бы рассказать родителям, какие у них интересные дети, как о них лучше заботиться, как растить без насилия.

Дети, растущие в «проблемных» семьях, не знают, что где-то может быть иначе, воспринимают свою семью и жизнь в ней как норму. Но если они окажутся, хотя бы на какое-то время, в другой среде, это даст им шанс, не разрывая связи с теми взрослыми, которых они любят, увидеть что-то еще.

Мы не взламываем семью, не нарушаем ее автономность, не травмируем людей потерей отношений, но при этом показываем ребенку альтернативу, даем ему ресурс выбраться из-под давления среды. Да, какие-то дети этим не воспользуются, а для каких-то - это будет шанс. Мы не имеем права ребенка запирать в его среде, отдавать его на заклание травмам или заболеваниям его родителей - у него должна быть возможность жить иначе. Но отнимать у него его жизнь и его семью мы тоже не имеем права.

Например, тут могут помочь дневные приюты для детей, типа продленки, где можно помыться, сделать уроки, поесть нормально, а вечером вернуться в свою семью и не расставаться со своими родителями. Или когда-то переночевать, если дома плохая обстановка. Это должно быть место с открытыми дверями, куда не нужны сотни справок. Это должно быть место, куда ребенок может прийти и восполнить ресурс, но также может и вернуться домой. А у нас пока все подобные учреждения закрыты, окружены забором, оттуда детей стараются не выпускать во внешний мир.

Бывает, что родителям просто не хватает ресурса справиться с детьми, например, когда их много, а уровень доходов низкий и родственников нет. Как быть тут?

Тут разумной мерой мог бы стать социальный патронат, или, говоря проще, государственная няня. Обученный человек, который мог бы приходить в семью на два-три часа, помогать с уроками, с организацией быта, с оформлением документов или походами к врачам. У нас же пока предлагался только социальный патронат как контроль под видом помощи. А это бессмысленная и даже вредная трата ресурса общества.

Если бы социальный патронат был хелперством в чистом виде, то это могло бы стать реальной помощью семье: покормить детей, организовать их на уборку, дать маме выспаться, поддержать ее психологически. Это на порядок дешевле, чем содержание ребенка в учреждении или приемной семье, и это намного гуманнее – не надо никого ни с кем разлучать.

Дети растут - и это хорошо, время работает на нас. Пока ребенок маленький и беззащитный, можно тактично войти в семью, поддержать его и родителей. У ребенка будет возможность более или менее нормально развиваться, учиться, лечиться. Он продержится, а потом вырастет, так или иначе воспользуется полученным ресурсом.

Но для того, чтобы это организовать, нужно мыслить в другой парадигме, без примитивного противопоставления: «хорошие - плохие семьи», «наши - не наши», «отобрать - оставить», «влезть в семью сапогами - оставить как есть, и гори все синим пламенем».

Тяжелее, чем смерть родителей

- Что происходит с ребенком, которого забирают из семьи? Как это на нем сказывается?

Чем меньше ребенок, тем меньше для него разница между потерей родителя в результате смерти и потерей родителя в результате отобрания. Он переживает глубокое горе, и мысль, что мама где-то есть, не утешит младенца. Тем более общение часто не только не поддерживается, но и пресекается.

Если ребенок осознает, что его забрали, что его родители «плохие», он переживает потерю огромной силы, увеличенную стыдом и виной. Для него это может оказаться даже тяжелее, чем смерть родителей.

Ведь в случае смерти мамы или папы, у ребенка может остаться его дом, его бабушка, его собака, его кошка, его класс, его двор - и все это поддерживает, когда значимый человек уходит. Если ребенка забирают из семьи, он теряет все - весь свой мир полностью. Для взрослого человека это можно сравнить с попаданием в СИЗО. Ты лишаешься всего сразу: права на свои привычки, на свою одежду, на любимую еду, на любые контакты, но объятия близких. Ты полностью во власти чужих людей, и когда это кончится - непонятно.

В Европе, в большинстве случаев, если ребенок попадает в приют, на следующий день к нему могут прийти друзья, соседи, учителя - и это приветствуется. По европейским протоколам, ребенка не забирают без любимых игрушек, книжек, одеяла. Там это стараются сохранить, стараются, чтобы он продолжал ходить в ту же школу, чтобы мог общаться с друзьями. Если ребенок не боится родителей (а такие случаи все же единичны), то им будут разрешать с ним видеться ежедневно. Если уж вдруг в жизнь ребенка ворвалась беда, если ему нанесена травма, стараются сохранить его мир по максимуму.

У нас же после того, как ребенка забрали, с ним прекращаются все контакты, к нему часто невозможно попасть ни родителям, ни родственникам, ни друзьям. Его забирают без вещей из привычного мира - без игрушек, одежды, портфеля, книг.

Обратился за помощью - потерял ребенка

Семья, которая чувствует, что ей не хватает ресурсов, мать, которая дошла до ручки, куда-то у нас может обратиться за помощью?

Куда-то может, но осознавая, что такое обращение может быть чревато самыми непоправимыми последствиями, если только это не какая-то конкретная помощь - льгота или направление в детский сад. Но если у мамы, например, депрессия, зависимость, травма, то она рискует после того, как обратится за помощью в государственные службы, потерять детей.

В лучшем случае ответят: «Сходите к психологу». Может, мать и решилась бы пойти к психологу, но вдруг ей не с кем оставить ребенка? Или нет постоянной регистрации и страховки? Или она просто не знает, куда обращаться? Когда человек в беде, препятствием могут стать мелкие, технические вещи, которые человек в состоянии «дошел до ручки» сам вряд ли преодолеет. Специалиста, который мог бы вести его, составить вместе план выхода из кризиса и помогать на всех этапах, социального работника, у нас в системе не предусмотрено, не существует. У нас социальный работник - это тот, кто носит бабушкам хлеб и кефир. Это низкооплачиваемая работа, не требующая подготовки.

Западные социальные службы, наоборот, заточены на ведения случая. Там всегда есть специалист, отвечающий за процесс. Там социальных работников учат в университете устанавливать контакт, сохранять баланс между поддержкой и тем, чтобы человек не сел на шею. Это сложная работа, это искусство, этому необходимо учиться годами, а потом постоянно доучиваться.

Обойти грабли

У нас получилась ужасно грустная картина. Понятно, что это - наша реальность. Но что с ситуацией делать, как ее менять? Как могут помочь в ее исправлении СМИ?

СМИ могут писать об этом, фокусируясь на необходимости создания четких процедур, протоколов работы с семьей, на необходимости менять законы. Не надо обсуждать и осуждать семьи.

У нас сложилась очень сложная ситуация в публичном поле - главенствует антиевропейская, антиамериканская риторика. Внешнеполитические спекуляции переносятся в поле социальной работы, где как раз нам бы очень пригодился их опыт, их технологии: там уже наступили на многие грабли, осмыслили свои ошибки и создали работающую систему. Все это очень мешает процессу обучения специалистов, заставляет изобретать велосипеды и очень замедляет развитие всей сферы. А ведь ошибки и низкое качество решений в этих вопросах – это чьи-то жизни, чьи-то судьбы. Неужели «патриотическая» риторика важнее?

На своей странице в контакте женщина написала:

«Отзывая сегодня иск, мы с Мишей понимаем, какие возникнут последствия для нас и нашей семьи. Однако мы все еще продолжаем надеяться и верить в то, что хотя бы кто-то из наших детей останется частью нашей большой семьи.

Мы также надеемся, что те дети, с которыми нам не удастся воссоединиться, найдут свое счастье в других хороших приемных семьях.

Мы благодарим все семьи, предложившие себя в качестве новых родителей для наших детей!

Мы по-прежнему просим молится о нас, нашей семье и наших детях!»

Фактически это означает, что «биться за каждого своего ребенка», как месяц назад сообщала Светлана Дель, она не намерена.

С точки зрения стороннего наблюдателя это означает, что приемные родители, видимо, были небезупречны в отношении к своим детям, и любое судебное разбирательство нашло бы доказательство этому, а значит, инстаграмная безупречность семейной хроники, так навязчиво транслируемая Светланой Дель, вызовет по меньшей мере, недоверие общественности.

А ведь именно эта общественность поднялась на защиту приемной семьи и ее репутации, организовав масштабные акции в сети по сбору подписей за возврат детей в семью (петицию подписали более 100 тысяч человек).

При ближайшем же рассмотрении, история семьи Дель — это история о том, что поставить на поток приемное родительство без помощи профессионального сопровождения практически невозможно. Люди — не роботы. Материнство — не глянцевая картинка, а дети — просто по факту своего присутствия могут вынести мозг и лишить всех сил. Государство же решило не заморачиваться на предмет введения строгих алгоритмов и отработки института поддержки таких семей. Какие-то нормы есть, но они рекомендательные, в наших реалиях это означает, что их и вовсе нет.

Здравомыслящему человеку трудно поверить в тот факт, что Светлана могла безупречно справляться с обязанностями матери одновременно тринадцати детей, восемь из которых имели серьезные диагнозы, в том числе и неврологические. Диагнозы требовали постоянного приема детьми препаратов, постоянного мониторинга их здоровья врачами. А дети с неврологическими отклонениями — это в принципе, особая жизнь семьи. И даже те, которые имеют одного такого ребенка, зачастую живут на пределе сил.

А тут нужно всех каждый день накормить, вовремя дать лекарство, найти время для каждого, помыть малолетних, позаниматься индивидуально. Обнять, в конце концов. И так без выходных последние десять лет.

Проблема не в том, что сами супруги решили, что это им по силам — Светлана, судя по всему, переоценила свои возможности. Проблема в том, что опека в разных городах без особых сомнений на этот счет отдавала детей в семью. Ее только в одном месте спросили: «А не многовато ли у вас уже детей?», и, получив от Светланы уверения в чистых помыслах, детей в семью отдали.

Сигналы о том, что мама не справляется, поступали еще из Питера, где семья жила до переезда в Зеленоград. Например, двухлетний Сережа, тот самый, на котором обнаружили следы побоев, как-то ночью ушел из дома и потерялся. Его нашли полицейские, волонтеры нашли родителей и… дело замяли.

Вы можете представить, что ваш двухлетний ребенок ночью незаметно уходит из дома? А если произошло драматическое недоразумение — опека должна была поставить семью под особый контроль.

Достоянием общественности стал и протокол осмотра жилищных условий многодетной семьи опекой. Дело даже не в тесноте (пять комнат на 13 человек), а в том, что в холодильнике нашлось лишь «шесть пельменей, пять банок варенья, 150 грамм супа, замороженные овощи…» И это вроде бы тоже не смертельно. Но супруги давно жили с таким количеством детей, и довести ситуацию с едой до критического опустошения по логике вещей не должны были.

Всего этого можно было бы избежать, если бы семья была постоянно под сопровождением профессионалов — психологов, соцработников. Евгений Бунимович, уполномоченный по правам ребенка в Москве, сообщил, что в свое время семья Дель отказалась от сопровождения. Но, по его мнению, если семья берет больше трех детей, сопровождение должно быть обязательным.

Рано или поздно, критическая масса усталости должна была накопиться у этих родителей. Но для Светланы, видимо, и это тоже показатель того, что люди предпочитают не сотрудничать с госорганами, сам факт обращения за помощью в ситуации кризиса был невозможен из-за страха, что детей отберут. Их в итоге и отобрали, но со значительно большими потерями для всех участников драмы.

В январе Следственный комитет завел в отношении Михаила Деля уголовное дело по статье «Побои» (116 УК РФ). А 7 февраля Владимир Путин подписал закон о декриминализации побоев в семье. Возможно, Михаил избежит серьезного наказания по этой статье. В то же время он стал фигурантом уголовного дела по статье 156 УК («Неисполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетнего»).

Грядущее уголовное разбирательство в отношении отца семейства тоже вызывает неоднозначные чувства. Оплеухи в семье разрешены законом. Но, судя по развитию ситуации, государство все-таки намерено наказать Михаила Деля, а это значит в ход пойдет иная статья УК. Государство выглядит беспомощно и цинично. С одной стороны, оно декларирует бескомпромиссную борьбу за права детей. С другой — узаконивает домашнее насилие, оставляя этих самым крайними.

1 февраля Зеленоградский районный суд Москвы рассмотрит иск семьи Дель о признании незаконными действий чиновников, отобравших у семьи десять приемных детей. За этим скандальным делом с середины января наблюдала вся страна. Специальный корреспондент ИД "Коммерсантъ" Ольга Алленова выясняла, какие перспективы имеет судебный процесс и как история семьи Дель может повлиять на институт приемной семьи в России.

"Это была настоящая спецоперация, а мы были как на войне"

Москва, центр города, за окном ветер и снег, в пустом кафе занят только один стол — многодетная мать Светлана Дель из Зеленограда и ее подруга из Петербурга Мария Эрмель пьют горячий чай: "Устали и замерзли, четыре часа сидели в засаде возле храма, куда должны были сегодня привезти детей из приюта. Но наших не привезли".

В приюте живут дети Светланы Дель, изъятые из ее семьи,— двое усыновленных и восемь приемных. Две недели они не могут видеть мать и отца.

— Позавчера мы стояли возле приюта, Полина увидела нас в окно и так громко закричала "мама", что это было слышно на улице. Ее тут же оттащили от окна, штору задернули.

Поводом для изъятия детей у семьи стал сигнал из детского сада. По официальной версии, воспитатель обнаружил на теле шестилетнего Сережи "следы побоев" и сообщил об этом в органы опеки, которые, в свою очередь, привлекли полицию. В 16 часов 10 января в квартиру к Дель пришли представители отдела опеки управления социальной защиты департамента труда и социальной защиты Москвы и отдела МВД России по районам Силино и Старое Крюково Зеленоградского административного округа. "Когда полиция и опека пришли в наш дом, они первым делом попросили вывести Петю, который в тот день в сад не пошел,— говорит Светлана Дель.— Петю они раздели догола, хотя ни один из этих людей не снял обуви и не вымыл руки. На Пете ничего не нашли, но они сообщили, что забирают всех детей. При этом мне сказали, что претензии есть к мужу, а ко мне вопросов нет и я могу утром прийти к детям".

Из дома забрали четырехлетнюю Милану и шестилетнего Петю, только что переболевших ОРВИ и не посещавших в эти дни детский сад, а также семилетнюю Катю и 11-летнюю Риту. Сережу (6 лет), Артема (7 лет), Иру (5 лет) и Леру (4 года) увезли в приют из детского сада. Шестилетняя Полина в это время была на новогодней елке в Центре поддержки семьи и детства города Зеленограда, а 10-летняя Вика — в танцевальной студии, где занималась балетом. И Полину, и Вику забрали полицейские. "Никаких документов, обосновывающих изъятие детей, мне не показали",— отмечает Дель.

15-летний Миша и 16-летний Филипп ушли из дома, как только сотрудники полиции и опеки сообщили, что забирают всех детей.

"Филипп и Миша хорошо помнят детский дом,— говорит Светлана.— Они сказали, что ни в какой приют не поедут. Полиция не стала их задерживать. Мальчишки пошли в детский сад за младшим Никитой. И два часа они гуляли, боялись идти домой, боялись, что их заберут. Это была настоящая спецоперация, мы были как на войне".

Светлана утверждает, что ее муж никогда не бил детей, а Мария Эрмель называет Михаила "спокойным, интеллигентным человеком". В день, когда в семью пришла полиция, Михаил уехал на похороны матери в Петербург. Когда вернулся, узнал из СМИ, что против него возбуждено уголовное дело. Однако 20 января, когда он пришел с адвокатом в отделение полиции, там ни о каком деле не знали. По словам адвоката семьи Ивана Павлова, Дель оставил свои контакты и написал заявление, что не скрывается от следствия.

"Сначала в СМИ чиновники говорили о синяке на теле Сережи, но впоследствии синяк превратился в побои с кровоподтеками,— отмечает Мария Эрмель.— Официально никаких фотографий синяков не показали ни Свете с Мишей, ни адвокату".

Сотрудник правозащитной организации "Иван Чай" Анна Кисличенко, участвовавшая в совещании в московском департаменте соцзащиты, рассказала в соцсетях о фотографиях, которые показывали чиновники: "Представленные там фотографии — цветные ксероксы формата А4 частей тела какого-то человека с пятнами, напоминающими синяки, нельзя характеризовать как принадлежавшие мальчику Сереже из семьи Дель".

"На Сережу в саду жаловались, он активный мальчик,— говорит Светлана Дель.— Но я думаю, весь этот конфликт связан не с Сережей. Скорее всего, в саду узнали о том, что у детей ВИЧ. Дело в том, что в детском саду работает врач из нашей поликлиники".

"Мне не давали видеться с детьми, которых две недели допрашивали"

В официальном ответе "Власти" департамент труда и социальной защиты населения города Москвы сообщил: "10 января 2017 года двое несовершеннолетних детей, проживающих в приемной семье Светланы Д., были изъяты из семьи на основании актов ОМВД России по районам Силино и Старое Крюково Зеленоградского административного округа города Москвы о помещении несовершеннолетнего в специализированное учреждение для несовершеннолетних, нуждающихся в социальной реабилитации, и восемь детей — на основании актов ОМВД России по районам Силино и Старое Крюково Зеленоградского административного округа города Москвы о выявлении и учете беспризорного и безнадзорного несовершеннолетнего..."

«Дети на момент экспертизы не видели меня восемь дней. Я обещала забрать их на следующий день и обманула. Они думали, что я их бросила. Они говорили то, чего от них ждали» (на фото - Светлана Дель и ее старшая дочь Дарья)

Другими словами, восемь из десяти детей были отобраны у семьи на основании актов о беспризорности и безнадзорности, хотя в момент отобрания дети находились либо с родителями, либо в детских социальных и образовательных учреждениях.

Утром 11 января Светлана Дель поехала в приют, но к детям ее не пустили: "Никаких документов опять не показали, велели все решать с органами опеки. В опеке мне сказали, что пока идет разбирательство, дети будут в приюте и в больнице. К тому времени чиновники публично рассказали, что у восьми моих детей ВИЧ, поэтому они находятся в больнице, а двое усыновленных детей — в приюте. Оказалось, что ни диагноз детей, ни усыновление не являются тайной".

По словам Дель, в районном отделе опеки ей сообщили, что восемь ее приемных детей с ВИЧ увезли в инфекционную клиническую больницу N2, однако она нашла их в филиале N2 детской городской клинической больницы имени Сперанского на улице Ивовой. "Мне позвонила врач из этого филиала, чтобы спросить про лекарства, которые принимали дети,— поясняет Дель.— Это не специализированная больница, и врачи не знали, по какой схеме лечатся мои дети. Лекарств у них тоже не было, а от меня принять лекарства не могли по инструкции. Когда детей у меня забирали, то сказали, что отвезут их в специализированную больницу и там есть все препараты. Это был обман".

Светлана достает мобильный телефон и показывает электронный календарь: "У всех родителей детей с ВИЧ активирован будильник, потому что лекарства надо давать вовремя. Я по образованию врач. Если соблюдать все правила, дети вырастают здоровыми людьми, с них даже инвалидность снимают. Но если пропускать прием препаратов, то это может стать угрозой для здоровья и даже жизни. Мои дети принимали лекарства регулярно, утром и вечером. После изъятия они не принимали необходимые медикаменты целых три дня".

В больницу приемная мать приехала 11 января, но к детям ее не пустили: "13 января заведующий сказал мне: "Дети здоровы, очень хотят к маме". С нами были журналисты, и они записали этот разговор, запись мы сохранили".

12 января Светлана Дель официально обратилась к уполномоченному по правам ребенка РФ Анне Кузнецовой.

Из офиса детского правозащитника ей перезвонили и сообщили, что утром 13-го приедут осмотреть ее квартиру. "13-го, осмотрев квартиру, они предложили мне проехать на встречу с Кузнецовой,— вспоминает Светлана.— Анна Юрьевна хорошо меня приняла, отнеслась с сочувствием. В тот же день у нее собрали совещание с представителями департамента соцзащиты и органов опеки, и представитель отдела опеки нашего района сказала мне на этом совещании, что детей уже опросили, к маме претензий нет, дети к маме хотят, поэтому детей мне отдадут. Но я должна написать заявление с просьбой поместить всех детей в приют Зеленограда, чтобы легче было их всех сразу забрать. Меня адвокат потом спрашивал, зачем я подписала. Но я ведь была в аппарате детского защитника, у меня не было сомнений. Мне обещали, что в этот же вечер отдадут Полину и Петю. Я позвонила в приют — там сказали, что детей уже одели и ждут меня. Но когда я вечером примчалась в приют Зеленограда, мне сказали, что в бумагах не хватает какой-то печати и детей отдать не могут. Мне сказали: "Потерпите до понедельника" — и опять обманули".

Дель показывает видеозапись, снятую в пятницу, 13 января, в приюте ее взрослой приемной дочерью Дарьей, которая живет отдельно и специально приехала из Петербурга поддержать семью. На видео шестилетняя Полина обнимает мать и с плачем просит забрать ее домой, а на просьбу матери "потерпеть до завтра" ребенок начинает истерически рыдать. "Мы просидели в приюте до половины второго ночи, Петя спал, Полина рыдала, ее не могли оторвать от меня. В выходные меня в приют уже не пустили. Я ждала понедельника. В понедельник, 16 января, в органах опеки мне сказали, что Полину и Петю мне не отдадут, но могут передать их моей маме под предварительную опеку. Полина и Петя — усыновленные дети, которых отобрали у меня без единого документа. Меня не лишали прав, не было суда, но почему-то моих детей решили передать под предварительную опеку. Моя мама прилетела из Петербурга и подала заявление на предварительную опеку. Это было 17 января. Ей сказали, что начальство уехало в департамент, придется ждать. Она ждала восемь дней. А мне не давали видеться с детьми, которых две недели допрашивали представители силовых структур".

23 января органы опеки передали представителю семьи распоряжение о расторжении договора о приемной семье. По этому договору восемь приемных детей, проживших в семье Дель от 4 до 11 лет, становились ей чужими людьми.

Усыновленных Петю и Полину отдали бабушке только 24 января. Петю к этому времени увезли из приюта в больницу с ОРВИ. "Светлана и ее мама поехали в больницу и провели там около шести часов. Петю им не отдавали, несмотря на имеющееся на руках у его бабушки распоряжение о предварительной опеке,— говорит Мария Эрмель.— Врачи сказали, что у него двусторонняя пневмония и он в тяжелом состоянии. Родные настояли, и Петю в итоге им отдали для перевода в частную клинику. За ним приехала платная скорая, но в тот же вечер из частной клиники его выписали со справкой, в которой говорится, что причин для госпитализации нет. У Пети исколоты ягодицы и есть следы от внутривенных уколов на руках".

"Возвращать детей в эту семью категорически нельзя"

В официальном ответе департамента труда и социальной защиты населения города Москвы от 20 января говорится: "В настоящее время все десять несовершеннолетних находятся в учреждении, подведомственном департаменту труда и социальной защиты населения города Москвы, где 18 января 2017 года с ними работали независимые психологи общественных и правозащитных организаций. По итогам работы принято коллегиальное решение не возвращать детей в семью Светланы Д."

18 января в приют к детям Дель пришла группа независимых экспертов, приглашенных департаментом труда и социальной защиты населения города Москвы, чтобы оценить состояние детей, их отношение к семье и родителям, а также ответить на вопрос, было ли в семье систематическое физическое наказание детей. В этой процедуре участвовали ответственный секретарь Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека (СПЧ) Яна Лантратова, соучредитель Межрегионального фонда социально-психологической помощи семье и ребенку Ирина Медведева, руководитель информационно-правозащитного центра "Иван Чай" Элина Жгутова и кризисные психологи благотворительного фонда "Волонтеры в помощь детям-сиротам" Инна Пасечник и Мария Тутушкина.

От выводов психологов многое зависело. Их выводы оказались неутешительными, о чем вечером 18 января сообщил глава департамента труда и социальной защиты населения города Москвы Владимир Петросян на экстренном брифинге в департаменте: "Возвращать детей в эту семью категорически нельзя, потому что все абсолютно дети категорически подтверждают факт того, что их папа бьет, они боятся этого папу".

Яна Лантратова сообщила журналистам: "Дети действительно боялись своего отца, называли его дядей Мишей, а некоторые из этих детей даже сказали, что им лучше было бы остаться здесь, потому что здесь добрые воспитатели. Мы увидели, что есть определенная задержка в развитии детей и может потребоваться работа квалифицированных психологов, педагогов, логопедов. Мы пришли к единой позиции о том, что до конца доследственных действий детям лучше остаться здесь".

В тот же день телеканал Life распространил видеозапись, на которой журналист опрашивает 11-летнюю Риту.

На вопрос журналиста, как ей жилось, Рита отвечает: "Я жила с мамой и папой".

— Дядя Миша — это кто? — спрашивает журналист.

— Это папа наш.

— Как он себя вел?

— Он ведет себя нормально. Живем...

— А обижал кого-то?

— Редко. Очень редко.

— Но было?

— А что он делал? Как наказывал?

На вопрос репортера, бил ли кого-то ее папа, Рита отвечает: "Это было только один раз". По ее словам, она не видела, как отец бьет Сережу: он "выгнал всех из комнаты". "Он его наругал сильно, потому что он девочку в садике побил и забрал еду",— уточняет Рита. "А дома вы нормально кушали? Вкусно, много?" — спрашивает корреспондент. Девочка кивает утвердительно: "Ну, не много, потому что могут быть проблемы, но кушали нормально". Ранее СМИ сообщали, что детей в семье плохо кормили.

Пока шли опросы детей в приюте, Светлана Дель и ее мать сидели в приемной, ожидая вердикта экспертов. "Мне говорили, что беседы с детьми будут проводиться в моем присутствии, но ни меня, ни бабушку к детям не пустили,— рассказывает Светлана Дель.— С 10 часов до 15:30 мы с мамой сидели внизу. В 15:30 меня вызвали на ковер и сообщили, что дети со мной жить не хотят, в том числе и Полина, которая недавно рыдала у меня на руках и просила ее забрать. Мне сообщили, что договор о приемной семье с нами расторгают. Тут же мне сказали, что Полина хочет к бабушке, поэтому ее отдадут бабушке, а Петя не хочет даже к бабушке. При этом, по словам психологов, Петя тоже дал показания, что его бьют. Я спросила, как он мог об этом сказать, если у него нет речи. На это один из психологов мне ответил, что Петя "зарычал"".

По мнению Светланы Дель, дети напуганы и находятся в стрессе, поэтому диагностика могла быть ошибочной: "Дети на момент экспертизы не видели меня восемь дней. Я обещала забрать их на следующий день и обманула. Они думали, что я их бросила. Они говорили то, чего от них ждали". Приемные родители, поддерживающие в соцсетях семью Дель, отмечают, что у детей из сиротской системы часто встречается реактивное расстройство привязанности, при котором дети говорят то, что хотят услышать взрослые, чтобы им понравиться. Сама приемная мать говорит, что даже не знает, какие люди и как общались с ее детьми в приюте до собеседования с психологами.

Вывод экспертов подвергает сомнению также психиатр и психотерапевт Татьяна Дорофеева, руководящая службой подготовки и сопровождения приемных семей в Санкт-Петербурге.

По ее мнению, невозможно дать экспертную оценку состоянию ребенка, находящегося в состоянии утраты, за несколько часов: с ребенком сначала нужно установить контакт и понаблюдать за ним. Дорофеева полагает, что для установления точной картины происходящего в семье необходим разговор психологов с родителями, а также наблюдение психологов за взаимодействием родителей и детей. Кроме того, "обязательными к рассмотрению являются фото- и видеоматериалы семьи и детские домашние рисунки". Изоляция детей от родителей и разлучение детей друг с другом, по ее мнению, также недопустимы.

"Ни одного ребенка невозможно научить подделывать проективные методы"

В диагностике психологического состояния детей из семьи Дель принимали участие психологи известного благотворительного фонда "Волонтеры в помощь детям-сиротам", имеющего безупречную репутацию. "Власть" попросила психологов Инну Пасечник и Марию Тутушкину прокомментировать обвинения в некомпетентности. Оба специалиста ответили, что любое высказывание по существу будет разглашением конфиденциальной информации о детях, которого они не могут допустить. Надо отметить, что в отличие от остальных участников экспертизы, Пасечник и Тутушкина действительно ни разу не разгласили информацию, полученную в ходе беседы с детьми, несмотря на то, что в социальных сетях их обвиняли в "ангажированности и соглашательстве с московскими властями".

«Полина увидела нас в окно и так громко закричала “мама”, что это было слышно на улице. Ее тут же оттащили от окна, штору задернули» (на фото - Светлана Дель и ее дочь Полина)

Психологи смогли рассказать "Власти" только о том, как получали информацию, на основании которой сделали выводы о состоянии детей. "Основные наши вопросы были направлены на то, чтобы выяснить, как себя чувствует в данный момент ребенок, как он относится к той ситуации, которая сложилась; как ему жилось в больнице и теперь в приюте; как ему жилось до того, как он попал в семью; как он относится к своей жизни в семье и хочет ли он что-то изменить в семье,— рассказывает Инна Пасечник.— Наши вопросы были сформулированы по-разному, с разной степенью адаптации к разным детям, но они всегда подразумевали развернутые ответы, и они не были наводящими. Все дети, кроме одного ребенка, очень контактные и могут сформулировать свою мысль. Во второй части нашей экспресс-диагностики мы использовали проективные методы, которые предполагают обращение к довербальному сознанию, то есть к истинным чувствам. Ни одного ребенка невозможно научить подделывать проективные методы. Даже не каждого взрослого можно научить, потому что для этого нужно психологическое образование и знание конкретных интерпретаций. Из проективных методов мы использовали рисунок семьи, к которому прилагался цветовой тест отношения,— мы смотрели, каким цветом ребенок рисует семью, а потом спрашивали, какой цвет ему нравится, а какой нет. Мы использовали рисунок несуществующего животного, это довольно стандартная методика, в которой нас интересовало, что именно ребенок рассказывает про это животное. Мы использовали ролевую игру — просили ребенка на примере игрушек показать день в семье, он играл в маму и папу, а мы — в детей. Маленьких детей мы просили сначала рассказать про игрушку, а не про себя: что это за куколка, с кем она живет, с кем дружит, с кем не дружит и почему. После этого мы могли обратиться к тому, что ребенок говорит про себя. Методы сильно зависели от ребенка, его возраста и уровня коммуникации. В одни и те же темы мы заходили с разных сторон — и с вербальных, и с проективных методов". На вопрос "Власти", могут ли психологи отличить ребенка с расстройством привязанности от обычного ребенка, Инна Пасечник ответила: "Ребенка с нарушением привязанности очень хорошо видно".

В свою очередь, руководитель благотворительного фонда "Волонтеры в помощь детям-сиротам" Елена Альшанская сообщила в своем блоге в Facebook , что психологи фонда проводили экспресс-диагностику психологического состояния детей, чтобы "добавить независимое мнение в ситуации, когда все предварительные опросы детей велись внутри учреждений, государственными психологами и служащими".

По ее словам, психологи фонда не советовали московским властям разрывать договор о приемной семье с Дель, а всего лишь не рекомендовали "моментальное возвращение всех детей домой":

"Признавая факт юридически не компетентного и психологически не позволительного отобрания детей, мы не сочли возможным также быстро и не обосновано рекомендовать возврат детей без дополнительного времени на тщательный анализ ситуации". По словам Альшанской, для понимания ситуации в семье необходима полноценная экспертиза.

Адвокат семьи Дель Иван Павлов считает, что чиновники воспользовались неравнодушием представителей НКО: "Непонятно, на каком основании в комиссию, которая решает, отнимать детей у матери или нет, включают посторонних людей. Почему Яну Лантратову, которая не является психологом, допустили к детям и позволили ей делать публичные заявления о состоянии детей? С какой стати к детям пустили журналистов? И с чего вдруг представители общественных организаций у нас принимают государственные решения? А я вам скажу с чего. Здесь государство подставило общественность. Психологи сделали какую-то экспресс-диагностику с десятью детьми, которые длительное время удерживались в неизвестно каких условиях. Опросили их стремительно, с родителями никто не побеседовал, с другими детьми, которые остаются у родителей, тоже никто не побеседовал. Также не было никаких бесед с теми, кто знаком с семьей, с тренерами, руководителями кружков, секций. Получается, государство полностью дистанцировалось от процесса, доверив все общественникам, и на основании их мнения расторгло договор о приемной семье. Мы просили ознакомить нас с результатами психологической экспертизы — нам ее не дают. А решение уже принято. И документ о расторжении договора не проливает никакого света на то, у кого нашли синяк, какой синяк и был ли мальчик".

19 января мэр Москвы Сергей Собянин написал в Twitter , что власти расторгают договор с семьей Дель, что дети нуждаются в реабилитации, для них будет подобрана новая приемная семья, которой власти даже готовы выделить квартиру.

"Им нужно было громкое дело"

Семья Дель родом из Петербурга. Последние 12 лет она считалась профессиональной приемной семьей — принимала на воспитание сирот, которые трудно устраивались в другие семьи. За это время приют в семье получили 16 детей, трое из которых уже выросли и живут отдельно. До 10 января в семье Дель воспитывалось 12 несовершеннолетних приемных детей. Четверо из них усыновлены. Три года назад у Светланы и Михаила появился кровный ребенок Никита.

Мария Эрмель, предприниматель и приемная мать с многолетним стажем, давно знакома с семьей Дель: "У нас в Петербурге их многие знают, многие бывали у них в гостях, и если бы в этой семье были серьезные проблемы с воспитанием детей, поверьте, никто не стал бы их защищать, рискуя собственными детьми, собственной репутацией".

Два года назад Дель приняли решение переехать в Москву и сняли квартиру в московском округе Зеленоград. "У моего мужа фирма, которая производит телевизионную продукцию,— объясняет Светлана Дель.— В Петербурге все меньше возможностей для этого бизнеса, а после того как "Пятый канал" стал федеральным, работать стало совсем трудно. Если ты не в Москве, ты не в обойме". По ее словам, два года жизни в Москве были спокойными, дети посещали секции и кружки, так что три месяца назад семья продала свой дом на берегу Финского залива, чтобы окончательно обосноваться в Москве. "Мы купили большой дом в Солнечногорском районе и собирались летом сделать там ремонт".

И Светлана Дель, и ее подруга Мария Эрмель, и адвокат Иван Павлов убеждены, что "в этом деле у московских властей особый интерес". "Сразу после того, как детей отобрали, московские чиновники заявили о том, что семья Дель получала пособия в 600 тыс. рублей в месяц,— разъясняет Мария Эрмель.— Про то, что на усыновленных детей она денег не получала, никто не вспомнил. И про то, что десять лет до этого воспитывала детей в Петербурге, где пособия значительно меньше, тоже забыли. Все это создало негативный фон, люди стали обсуждать, как обогащаются приемные семьи на детях. Эта история нанесла огромный удар по приемным семьям, но особенно по тем, кто "понаехал" в Москву.

Мы считаем, что в городе давно создаются препятствия для приемных семей, которые переезжают сюда из других регионов России.

Чиновники считают, что люди едут сюда из-за денег, и нужно было громкое дело, чтобы этот поток остановить. Сейчас, конечно, многие люди задумаются, так ли уж хороша Москва для приемных семей".

По словам Эрмель, "даже московские пособия не покрывают расходы семьи, которая занимается полноценной реабилитацией детей". "Реабилитация платная, все кружки, секции платные, бесплатных услуг добиться очень трудно",— подтверждает Светлана Дель.

"По интернету гуляет видео с форума приемных семей, на котором московские чиновники говорят о том, что приезжим приемным семьям не место в Москве, потому что слишком много на них тратят денег,— резюмирует Павлов.— Видимо, решили сэкономить таким способом".

Напомним, что в Москве приемная семья, воспитывающая ребенка с инвалидностью, в среднем получает 50 тыс. рублей, из которых 25 тыс.— пособие на содержание ребенка, а еще 25 тыс.— родительское вознаграждение. В регионах суммы родительского вознаграждения колеблются от 5 тыс. до 15 тыс. рублей, пособие на ребенка тоже примерно в два раза меньше. В прошлом году столичный департамент сообщил "Власти", что на 1 января 2016 года на учете в органах опеки и попечительства города Москвы состояло более 20 тыс. детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, из них около 2,5 тыс. детей жили в сиротских учреждениях, остальные устроены в семьи. 1638 детей, воспитывающихся на тот момент в приемных семьях Москвы, не имели московской прописки, но "пользовались" московским бюджетом. Как рассказывал "Власти" в частной беседе один из московских чиновников, приток приемных семей из регионов не уменьшается, а дети, живущие в таких семьях, по достижении совершеннолетия претендуют на жилье в Москве.

По другой версии, проверки могут быть связаны с жалобами жительницы Ленобласти, ранее воспитывавшейся в семье Дель. Из блога Дарьи Дель известно, что перед Новым годом бывшая воспитанница семьи Анастасия попросила у Светланы и Михаила айфон и получила отказ.

Ранее сама Светлана Дель писала в своем блоге, ныне недоступном, что в 2011 году приняла в семью подростков 15 и 16 лет, что дети ее шантажировали, и Дель расценивала это как свою родительскую неудачу. Она даже написала, что больше не станет брать в семью таких взрослых детей: слишком мало времени для воспитания. В Петербурге об этой истории знали — семью неоднократно проверяли, но жалобы не подтверждались.

"Эта история одним росчерком чиновничьего пера перечеркнула приемную семью как класс, как явление"

«В понедельник, 16 января, в органах опеки мне сказали, что Полину и Петю мне не отдадут» (на фото - Светлана Дель и ее сын Петр)

Светлана Дель — известный человек в родительских кругах, особенно в сообществе приемных семей. Десятки тысяч подписчиков ее блога знакомы с этой семьей по фотографиям и сообщениям в соцсетях. Многие родители восприняли кампанию против Дель как начало новой реальности для всех приемных семей в стране. В интернете началась общественная кампания в защиту семьи под хештегами "завтра придут за нами" и "синяки есть у всех". Московскому министру труда и социальной защиты Владимиру Петросяну даже пришлось сделать официальное заявление о том, что никаких массовых проверок приемных семей в Москве нет и не будет: "Один исключительный случай не дает нам повода устраивать "маски-шоу" для наших приемных семей",— заявил столичный чиновник ТАСС . По его словам, в 2016 году 1868 детей были устроены в семьи — при этом за весь год в Москве не изъяли из приемных семей ни одного ребенка.

В защиту Дель выступила и уполномоченный по правам ребенка Санкт-Петербурга Светлана Агапитова — она заявила, что эту семью в Петербурге хорошо знают, но ни один чиновник из Москвы не поинтересовался "анамнезом": не запросил у региональных властей никаких документов в отношении Дель. Сама Агапитова запросила необходимые документы в отделе соцзащиты и органах опеки в Петербурге и отправила их своей коллеге Анне Кузнецовой, а также в территориальный отдел социальной защиты по нынешнему месту жительства семьи. Но это не помогло.

"Договор с семьей расторгнут, поэтому наши юристы рекомендовали семье Дель срочно обратиться в суд, чтобы признать документы об аннулировании договора неправомерными,— заявила "Власти" Агапитова.— Мы также приложим все усилия, чтобы дети, отобранные из этой семьи, до суда не были переданы в другую семью. Есть все шансы доказать, что органы опеки действовали с нарушениями закона". Светлана Агапитова убеждена, что психолого-педагогическую экспертизу детей может назначить только суд и что проводить такую экспертизу нужно в присутствии родителей — только так можно понять, боятся их дети или нет.

По мнению Агапитовой, в целом в стране необходимо менять Семейный кодекс, чтобы изъятие детей в такой ситуации было возможно только по суду — тогда органам опеки пришлось бы доказывать правомерность своих действий, а не наоборот.

Руководитель проекта укрепления семьи "Детская деревня SOS" в Пскове, член Общественной палаты Псковской области Алина Чернова полагает, что действия чиновников в отношении семьи Дель нанесли вред институту приемной семьи в России, который только начал развиваться: "Эта история одним росчерком чиновничьего пера перечеркнула хрупкую и неустойчивую приемную семью как класс, как явление. Только недавно приемное родительство перестало быть подвигом и стало обычным явлением жизни. Родители только-только почувствовали, что эта форма имеет право на жизнь наравне с усыновлением, которое не каждому доступно. Дети пошли в семьи. И вдруг все поняли: твой ребенок на самом деле не твой. Его в любой момент могут прийти и забрать, просто потому что синяк. Или царапина. Или ты просто давно не нравился школьным учителям".

Светлана Дель, в свою очередь, отмечает: "Дети в такой ситуации беззащитны, о них никто не думает. Журналисты проникли в приют и записывали интервью с моими детьми в то время, когда я еще была их законным представителем, и я не давала разрешения на эти интервью. Чиновники не только разгласили конфиденциальные данные о моих детях, но допустили к ним посторонних людей в то время, как я детей видеть не могла".

Независимые эксперты, наблюдающие за историей Дель, полагают, что в этой семье могли быть проблемы — родители, воспитывающие большое количество детей, часто выгорают и нуждаются в помощи,— но это не должно быть поводом для экстренного изъятия детей. "Я отнюдь не считаю, что дети Дель были отобраны на ровном месте,— говорит Алина Чернова.— Напротив, я почти уверена, что причины были. Но не для изъятия детей! Может быть, для реакции. Для разговора с родителями. Для строгой комиссии. Для начала работы по сопровождению семьи".

Елена Альшанская отмечает, что, несмотря на многолетнюю пропаганду семейного устройства детей-сирот в российские семьи, в стране не создано необходимой инфраструктуры для приемных семей. "Приемная семья — это не просто семья, этой семье доверяют детей, более сложных, чем другие. Эта семья получает вознаграждение за воспитание. Если дети сложные, риски присутствуют изначально, а значит, важно прописать в договоре услуги сопровождения, чтобы хотя бы раз в квартал семья с ребенком ходила к специалисту, которого она сама выберет. Но проблема в том, что у нас нет специалистов, которые будут делать это деликатно, ненасильственно и не будут мешать воспитывать людям детей. У нас почти нет специалистов, которые понимают, что такое депривация, особенности адаптации, сложности с привязанностью у ребенка. Отсутствие профессиональной среды — это точка, в которой мы топчемся уже много лет. Нужно менять образовательные программы в вузах, нужно проводить переподготовку специалистов".

По словам Альшанской, при изъятии детей из семьи Дель представители власти использовали стандартный в таких случаях ход, решив отобрать их по акту безнадзорности. "В нашем законе есть только одна статья, описывающая процедуру отобрания детей, это статья 77 Семейного кодекса,— поясняет эксперт,— по этому закону отобрание ребенка могут проводить только сотрудники органов опеки по акту отобрания. Они должны выйти в семью, изучить там обстановку, составить акт, принять решение об отобрании, ознакомить с этим актом семью, забрать детей и в течение трех дней после этого написать уведомление о произошедшем в прокуратуру, а в течение семи дней обратиться в суд об ограничении родителей в правах. Это однозначный вектор на вывод ребенка из семьи, чаще даже навсегда. Отчасти поэтому опека порой выходит из этой ситуации, привлекая полицию, которая оформляет отобрание по акту обнаружения безнадзорного ребенка. Что произошло в Зеленограде? С одной стороны, появление полиции было логичным, потому что был сигнал о насилии в отношении ребенка. Но потом полиция, по сути, прикрыла собой решение органов опеки. Опека пришла в семью вместе с полицией, и полиция, изымая детей, составила акты о том, что дети безнадзорны. Мы много лет дискутируем с МВД о том, что нельзя считать безнадзорным ребенка, который находится рядом с родителями или в детском учреждении, но полиция убеждена, что безнадзорность — это не только физическое отсутствие взрослого, но и, например, отсутствие должного контроля за поведением ребенка или ненадлежащее поведение родителя. К сожалению, до сих пор нет вразумительного разъяснения со стороны МВД, что полиция не может трактовать закон таким образом. И в этой истории надо ставить точку. Совершенно точно нельзя забирать по акту беспризорности детей у трезвых, адекватных родителей, а также из детского сада и школы. И первым делом нужно менять статью 77 Семейного кодекса".

19 января Главное следственное управление СК РФ по городу Москве возбудило уголовное дело по статье "халатность" (ч. 1 ст. 293 УК РФ) в отношении представителей органов опеки и попечительства района Силино и Старое Крюково Зеленоградского округа. В официальном сообщении ведомства говорится: "По версии следствия, десять несовершеннолетних детей на протяжении длительного времени проживали в приемной семье на территории города Зеленограда. Приемные родители не создали необходимых условий для проживания и развития детей. Данный факт органами опеки и социальной защиты выявлен не был, в связи с чем причинен существенный вред законным правам и интересам несовершеннолетних. В рамках расследования уголовного дела следователи выяснят обстоятельства причинения одному из приемных детей телесных повреждений, которые выявили сотрудники дошкольного учреждения. В настоящее время следователи проводят комплекс следственных действий, направленных на установление всех обстоятельств произошедшего. Будет дана правовая оценка действиям (бездействию) каждого из работников органов опеки, отвечающих за контроль проживания в семье приемных детей".