Сочинение

Одно из самых известных произведений М.Е. Салтыкова-Щедрина — «История одного города». Несмотря на название, это произведение — не иносказательная историческая хроника, а сатирический роман, в котором воплотилось состояние общества при самодержавии.

Это состояние возникло в России намного раньше 1731 года, обозначенного как начало повествования, и не прекратилось в 1825 году, хотя на нем и обрывается рассказ летописца. Положение в стране ничуть не изменилось и в 60-ые годы 19 века, когда была написана книга. Данная ситуация характерна не только для царской России, но и для любого общества, испытывающего на себе гнет самовластия.

Итак, власть и народ — вот та кардинальная проблема, которая является внутренним стержнем книги и делает ее цельной, несмотря на внешнюю самостоятельность глав.

Все главы, кроме первой — «О корени происхождения глуповцев» — посвящены жизни народа под гнетом самовластия. Причем каждая из них раскрывает какую-то новую грань воплощения произвола и насилия над людьми. Какие бы мероприятия ни проводил самодержец, какими бы намерениями он при этом ни руководствовался, результат всегда был один: бесконечный испуг жителей и свалившиеся на их головы новые бедствия и несчастья.

Глуповская власть представлена в книге целой галереей градоначальников. С многообразием лиц, «в разное время Глуповым правивших», сатирик знакомит читателя в главе «Опись градоначальникам». Краткие характеристики перечисленных в ней правителей поистине впечатляющи. Кто только не распоряжался судьбами глуповцев! И Амадей Мануйлович Клементий, вывезенный из Италии Бироном «за искусную стряпню макарон», и произведенный в надлежащий чин; и Ламврокакис — «беглый грек, без имени и отчества и даже без чина, пойманный графом Кирилою Разумовским в Нежине, на базаре»; и Петр Петрович Фердыщенко — бывший денщик князя Потемкина; и Онуфрий Иванович Негодяев — бывший гатчинский истопник…

Биографии многих из градоправителей могут показаться неправдоподобными. Между тем, они отражают реальное положение вещей. При самодержавном строе у вершин власти зачастую оказывались люди совершенно случайные. Но они чем-то «приглянулись» императору или его приближенным. Так, например, Бирон, который вывез из Италии Клементия, сам был вывезен императрицей Анной Иоанновной из Курляндии и получил в ее царствование неограниченную власть. А Кирилла Разумовский, якобы поймавший Ламврокакиса, стал графом и даже правителем всей Украины только благодаря своему брату Алексею — фавориту Елизаветы I. Что же касается Фердыщенко и Негодяева, то их взлет напоминает некоторые действительные факты. Достаточно сказать, что Екатерина II даровала графский титул своему парикмахеру, а Павел I возвел в графы своего камердинера. Поэтому писателю порой не нужно было даже прибегать к преувеличению: действительность давала ему большой материал.

И все же есть в «Истории одного города» немало такого, что носит откровенно фантастический характер. Градоначальник с органчиком вместо головы… Градоначальник с фаршированной головой… Оловянные солдатики, наливающиеся кровью и остервенело ломающие избы…

Зачем же нужны писателю эти и другие аналогичные им образцы? Как понимать все эти «несообразности»? Сам сатирик говорил: «Бывают чудеса, в которых, по внимательному рассмотрению, можно подметить довольно яркое реальное основание».

Действительно, с помощью образа градоначальника Брудастого, деятельность которого описана в главе «Органчик», сатирик показывает: для того, чтобы править Глуповым, вовсе не обязательно иметь голову. Для этого вполне достаточно обладать простейшим механизмом, способным воспроизводить всего две фразы — «разорю!» и «не потерплю!».

Брудастый представляет собой как бы саму суть «правительства», «очищенную от всего постороннего». С помощью гротеска Щедрин делает предельно наглядным то, что свойственно всем «градоначальникам» вообще, независимо от их личных склонностей, характера, убеждений.

Разные были в Глупове градоначальники: «деятельные» и «бездеятельные», либеральные и консервативные, вводившие просвещение и искоренявшие его. Однако все их многообразнейшие «прожекты» и поползновения в конце концов сводились к одному: к выколачиванию «недоимок» и пресечению «крамолы».

Галерея градоначальников начинается с Брудастого, являющегося своего рода «общим знаменателем всех градоначальников», и завершается Угрюм-Бурчеевым, представляющим собой величину более значительную, а потому и более зловещую. Прототипом Угрюм-Бурчеева послужил Аракчеев. Но неверно было бы ограничивать широкое обобщающее значение этой фигуры. В ней сконцентрированы и заострены черты, характерные для особого типа правителей. Для какого же типа?

Угрюм-Бурчеев превзошел всех своих предшественников безграничным идиотизмом и неиссякаемой энергией. Но эта энергия была направлена на то, чтобы превратить город, а точнее, всю страну, в казарму и заставить с утра до вечера маршировать. Его идеалы — это «прямая линия, отсутствие пестроты, простота, доведенная до наготы». Античеловеческая сущность самовластия показана здесь Щедриным с потрясающей силой.

Именно благодаря таким неординарным образам градоначальников «История одного города» живет и сейчас. Эта замечательная книга известна не только у нас в стране, но и по всему миру и прочно стоит в ряду величайших достижений мировой сатиры.

Другие сочинения по этому произведению

В «Истории одного города» обличаются несовершенство общественной и политической жизни России. К сожалению, России редко везло на хороших правителей. Доказать это можно, открыв любой учебник истории. Салтыков‑Щедрин, искренне переживая за судьбу своей родины, не мог остаться в стороне от этой проблемы. Своеобразным решением и стало произведение «История одного города». Центральным вопросом в этой книге является власть и политическое несовершенство страны, точнее одного города Глупова. Все – и история его основания, и вереница никчемных самодержцев, и сам народ Глупова – настолько нелепы, что это похоже на какой‑то фарс. Это и было бы фарсом, если бы не было так похоже на реальную жизнь России. «История одного города» – не просто политическая сатира на существующий в этой стране государственный строй, но коренным образом затрагивает сам менталитет народа всей страны.

Итак, центральная проблема произведения – мотив власти и политического несовершенства. В городе Глупове градоначальники сменяются один за другим. Судьбы их в какой‑то степени трагичны, но при этом гротескны. Так, например, Брудастый оказался куклой с органчиком в голове, который произносил только две фразы «Не потерплю!» и «Разорю!», а Фердыщенко забывает о своих обязанностях, когда дело касается еды, особенно гуся и буженины, из‑за чего и умирает от обжорства. Прыщ оказывается с фаршированной головой, Иванов умирает от натуги, силясь постичь смысл указа, Грустилов умирает от меланхолии… Конец правления каждого из них печален, но смешон. Сами градоначальники не внушают уважения – кто‑то непроходимо глуп, кто‑то чрезмерно жесток, либеральные правители – тоже не самый лучший выход, так как их нововведения являются не жизненно необходимыми, а, в лучшем случае данью моде или пустой прихотью. По какой‑то совершенно непонятной причине градоначальники не задумываются о народе, о том, что необходимо людям. Получается, что все правители озабочены тем, как бы изъять побольше «недоимок», «откупов» и прочего, либо на месте градоначальника ублажают свое самолюбие и эгоизм. И что происходит в результате? Правителей много, они разные существа, но результат один – жизнь не становится ни лучше, ни хуже. Да и правители становятся градоначальниками больше по недоразумению, чем по необходимости. Кого только не было среди глуповских начальников – повар, брадобрей, беглый грек, мелкие армейские чины, денщик, статские советники и, наконец, прохвост Угрюм‑Бурчеев. И, что самое удивительное, не было ни одного градоначальника, который имел бы представление о своих обязанностях и правах народа. Для глуповских градоначальников, я подозреваю, не существовало четкого понятия о собственных действиях. Словно от нечего делать они пересаживали березки в аллее, вводили гимназии и науки, упраздняли гимназии и науки, вводили в обиход прованское масло, горчицу и лавровый лист, взимали недоимки… и, собственно говоря, все. На этом их функции ограничивались.

Но, с другой стороны, не лучшим образом показан и народ. Как можно так долго дурачить людей, если они этого якобы не хотят? Какие основные черты должны быть у градоначальника, чтобы он мог угодить народу? Он должен быть приветлив, «красавчик и умница», он должен «калякать», чтобы стать популярным у народа. Но ни слова нет о том, что градоначальник должен знать свое дело, говоря современным языком, разбираться в экономике, маркетинге и менеджменте.

Естественно, в конечном итоге должна возникнуть реакция на подобный беспредел, что и произошло. Буря все сметает на своем пути, но это не освежающая гроза, а нечто душное, темное, мрачное, издающее каркающие звуки. Автор предупреждает, что в таких условиях если и возможны перемены, то только к худшему, что и происходит. Перехват‑Залихватский въезжает в город на белом коне, и начинается новая эра, упраздняются гимназии и науки. Прав оказался Угрюм‑Бурчеев, который сказал: «Придет некто за мной, который будет еще ужаснее меня». Автор говорит о том, что любое стихийное возмущение принесет только еще более жесткий режим правления, который способен остановить сам ход истории.

Но есть и оптимистические нотки в этой книге, такие как символическая сцена обуздания Угрюм‑Бурчеевым реки. Он остановил стихию лишь на время; немного покрутившись на месте, река смыла плотину и продолжила свое движение. Никакие самодуры не способны навеки остановить естественный прогресс. Салтыков‑Щедрин искренне верит в торжество добра над злом.

ОБРАЗЫ НАЧАЛЬНИКОВ

Угрюм-Бурчеев - в прошлом «прохвост» (просторечное искажение слова «профос» - полковой палач, позднее - «пара-шечник», уборщик нечистот), назначенный глуповским градоначальником за преданность: в доказательство своей любви к начальнику отрубил себе палец. В значительной мере прототипом его служил фаворит Павла I, а затем и Александра I А. А. Аракчеев. Выполняя желание Александра создать военные поселения, он, как сказано в статье энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, «повел дело круто, с беспощадною последовательностью» не стесняясь ропотом народа... Кроме угождения воле монаршей и исполнения требований службы, он ничем не стеснялся». Воспользовавшись деталями внешности Аракчеева и частично Николая I, сатирик создал гротескный образ «мрачного идиота», столь же гиперболизированный, как и упоминаемый портрет У. на фоне пустыни, «посреди которой стоит острог; сверху, вместо неба, нависла серая солдатская шинель...». Герой имеет обыкновение спать на голой земле, есть сырое лошадиное мясо, часами маршировать в одиночку, подавая самому себе команды, и т. п. В его фигуре и поступках доведены до крайности «виртуозность прямолинейности», страсть к «нивелляторству» (уравнительности), готовность «взять в руки топор и, помахивая этим орудием творчества направо и налево, неуклонно идти, куда глаза глядят», - черты, существующие в самых разных идеологических обличьях отчетливо тоталитаристского свойства - как современных писателю, так и более поздних.

Некоторые картины разрушения старого Глупова при У. ради возведения нового города, при всей своей фантастичности, кажутся пророческим предупреждением: «От зари до зари люди неутомимо преследовали задачу разрушения собственных жилищ, а на ночь укрывались в устроенных на выгоне бараках... Казалось, что рабочие силы Глупова сделались неистощимыми и что чем более заявляла себя бесстыжесть притязаний, тем растяжимее становилась сумма орудий, подлежащих ее эксплуатации». Однако эта «бесстыжесть притязаний» дает осечку при попытке «мрачного идиота» «унять» реку, озадачившую и оскорбившую его своим вольным течением. По его приказу ее запрудили, породив у него мечты о «своем собственном море» и выгодах, которые оно принесет (неожиданно напоминающие фантазии Порфирия Головлева). Однако река вскоре смыла преграду, и это становится символом конечного поражения всякого произвола над жизнью. Набирает силу и возмущение действиями градоначальника, таящееся в человеческих душах.

История У., а с ней и вся книга, завершается грозной картиной «не то ливня, не то смерча», гневно налетевшего на Глупов: «раздался треск, и бывший прохвост моментально исчез, словно растаял в воздухе». Остается загадкой, аллегорическая ли это картина сокрушительного народного бунта или катастрофа, ниспосланная самой природой, которой У. бросил безрассудный вызов, посягнув на «извечное, нерукотворное». Обращает на себя внимание то, что на звучавшую с напыщенной торжественностью фразу о начале схватки У. с рекой: «Борьба с природой восприяла начало» - откликается чеканный финал главы, звучащий как апокалипсический итог градоначальнических деяний: «История прекратила течение свое».

Двоекуров Семен Константиныч - статский советник, присланный в Глупов градоначальником после истории с Органчиком и вызванной этим смуты. По иронической аттестации автора, «выказывал себя продолжателем того преобразовательного дела, которым ознаменовалось начало восемнадцатого столетия в России». Главным из его «преобразований» было введение в употребление горчицы и лаврового листа; при этом он «розог не жалел». Ходатайствовал об учреждении в Глупове академии - не столько для распространения наук, сколько для их «рассмотрения». Послужил вдохновляющим примером для Бородавкина.

Любовная лирика является основой творчества многих русских поэтов. И это неудивительно, потому как сама любовь многогранна. Она может дарить радость и наслаждение, но, в то же время, нередко заставляет страдать. Двойственность любви – та загадка, которую рано или поздно приходится решать каждому человеку. При этом поэтические натуры стремятся поведать о своих чувствах не только предмету увлечений, но и нередко доверяют их бумаге, создавая удивительные по красоте стихи, трепетные и возвышенные.

10 место. Предчувствие любви может быть томительным и наполненным грустью. Однако чаще всего тот небольшой отрезок времени, когда человек еще не осознает, что уже влюблен, наполнен смятением и тревогой. В своем стихотворении «Предчувствие любви страшнее» Константин Симонов отмечает, что ожидание любви похоже на затишье перед бурей или же короткую передышку перед атакой, когда чувства и мысли мчатся галопом, а душа буквально разрывается на части.

«Предчувствие любви страшнее» К.Симонов

Предчувствие любви страшнее
Самой любви. Любовь — как бой,
Глаз на глаз ты сошелся с нею.
Ждать нечего, она с тобой.

Предчувствие любви — как шторм,
Уже чуть-чуть влажнеют руки,
Но тишина еще, и звуки
Рояля слышны из-за штор.

А на барометре к чертям
Все вниз летит, летит давленье,
И в страхе светопреставленья
Уж поздно жаться к берегам.

Нет, хуже. Это как окоп,
Ты, сидя, ждешь свистка в атаку,
А там, за полверсты, там знака
Тот тоже ждет, чтоб пулю в лоб…

9 место. Тем не менее, нужно еще преодолеть мясу препятствий и поведать избраннику либо избраннице о своих чувствах, что для многих людей является настоящим испытанием. Ведь страсти уже бушуют, но еще не хватает смелости сделать первый шаг. В итоге рождаются стихи, подобные тому, которое написал Александр Пушкин. Его «Признание» — это смесь восхищения и надежды, радости и грусти, ревности и отчаяния. И упования на то, что чувства взаимны.

«Признание» А.Пушкин

Я вас люблю, хоть и бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Мне не к лицу и не по летам…
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей:
Без вас мне скучно, - я зеваю;
При вас мне грустно, - я терплю;
И, мочи нет, сказать желаю,
Мой ангел, как я вас люблю!
Когда я слышу из гостиной
Ваш легкий шаг, иль платья сум,
Иль голос девственный, невинный,
Я вдруг теряю весь свой ум.
Вы улыбнетесь - мне отрада;
Вы отвернетесь - мне тоска;
За день мучения - награда
Мне ваша бледная рука.
Когда за пяльцами прилежно
Сидите вы, склонясь небрежно,
Глаза и кудри опустя, -
Я в умиленьи, молча, нежно
Любуюсь вами, как дитя!..
Сказать ли вам мое несчастье,
Мою ревнивую печаль,
Когда гулять, порой в ненастье,
Вы собираетеся в даль?
И ваши слезы в одиночку,
И речи в уголку вдвоем,
И путешествия в Опочку,
И фортепьяно вечерком?..
Алина! сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви.
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Все может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!…
Я сам обманываться рад!

8 место. Впрочем, любовь не бывает без ссор, которые могут вспыхивать по пустякам. Но если чувства достаточно сильны, то возлюбленные находят в себе силы простить друг другу взаимные обиды и примириться. Чувства, которые при этом испытывают люди, очень точно и ярко описал в своем стихотворении «Мы с тобой бестолковые люди» поэт Николай Некрасов . По его мнению, после ссоры любовь вспыхивает с новой силой, даря радость, нежность и духовное очищение.

«Мы с тобой бестолковые люди» Н.Некрасов

Мы с тобой бестолковые люди:
Что минута, то вспышка готова!
Облегченье взволнованной груди,
Неразумное, резкое слово.

Говори же, когда ты сердита,
Все, что душу волнует и мучит!
Будем, друг мой, сердиться открыто:
Легче мир — и скорее наскучит.

Если проза в любви неизбежна,
Так возьмем и с нее долю счастья:
После ссоры так полно, так нежно
Возвращенье любви и участья…

7 место. Противником ссор, в свою очередь, выступает Борис Пастернак. В стихотворении «Любить иных тяжелый крест» он утверждает, что любовь делает человека более возвышенным и чутким. И для очищения души совсем необязательно награждать друг друга взаимными упреками, а после искать утешения и просить прощения. Без ссор можно легко обойтись, и это под силу любому человеку, который любит по-настоящему.

«Любить иных тяжелый крест» Б.Пастернак

Любить иных тяжелый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.

Весною слышен шорох снов
И шелест новостей и истин.
Ты из семьи таких основ.
Твой смысл, как воздух, бескорыстен.

Легко проснуться и прозреть,
Словесный сор из сердца вытрясть
И жить, не засоряясь впредь.
Все это - не большая хитрость.

6 место. Никто не знает, в какой именно момент состоится встреча, которая впоследствии может круто изменить жизнь человека. Любовь порой вспыхивает совершенно внезапно, и этот удивительный момент попытался запечатлеть в своем стихотворении «Незнакомка» Александр Блок. Однако свои чувства он предпочел оставить себе, наслаждаясь ими, как терпким дорогим вином. Ведь любовь без взаимности далеко не всегда окрашена печалью. Она может дарить не меньшую радость, чем общение с любимым человеком.

«Незнакомка» А.Блок

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бесмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» кричат.

И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.

5 место. Тем не менее, верным союзником этого яркого и очень сильного чувства является страсть, которая захлестывает человека, ввергая в водоворот событий и поступков, которым он подчас не находит объяснения, да и не желает этого делать. Это всепоглощающее чувство попытался отобразить в своем стихотворении «Я люблю тебя больше, чем море, и небо, и пение…» Константин Бальмонт , признавшись, что страсть вспыхивает мгновенной, и лишь потом ей на смену приходит настоящая любовь, полная нежности и романтики.

«Я люблю тебя больше, чем море, и небо, и пение…» К.Бальмонт

Я люблю тебя больше, чем Море, и Небо, и Пение,
Я люблю тебя дольше, чем дней мне дано на земле.
Ты одна мне горишь, как звезда в тишине отдаления,
Ты корабль, что не тонет ни в снах, ни в волнах, ни во мгле.

Я тебя полюбил неожиданно, сразу, нечаянно,
Я тебя увидал — как слепой вдруг расширит глаза
И, прозрев, поразится, что в мире изваянность спаяна,
Что избыточно вниз, в изумруд, излилась бирюза.

Помню. Книгу раскрыв, ты чуть-чуть шелестела страницами.
Я спросил: «Хорошо, что в душе преломляется лед?»
Ты блеснула ко мне, вмиг узревшими дали, зеницами.
И люблю — и любовь — о любви — для любимой — поет.

4 место. Еще одним чувством, которое является неизменным спутником любви, считается ревность. Мало кто из влюбленных может избежать этой горькой участи, поначалу терзаясь сомнениями в ответных чувствах, а позже – страхом навсегда потерять любимого человека. И нередко самая пылкая и страстная любовь, отравленная ревностью, перерастает во всепоглощающую ненависть. Иллюстрацией к подобным взаимоотношениям может служить «Баллада о ненависти и любви» Эдуарда Асадова , в которой банальная измена разрушает не только любовь, но и служит стимулом для того, чтобы выжить, наполняя сердце жаждой мести. Таким образом, любовь и ненависть великолепно дополняют друг друга и могут соседствовать в сердце практически любого человека, которые не в состоянии подавить в себе одно из этих чувств, и предпочитает, чтобы его жизнь состояла из череды радостей и разочарований.

«Баллада о ненависти и любви» Э.Асадов

Метель ревет, как седой исполин,
Вторые сутки не утихая,
Ревет, как пятьсот самолетных турбин,
И нет ей, проклятой, конца и края!

Пляшет огромным белым костром,
Глушит моторы и гасит фары.
В замяти снежной аэродром,
Служебные здания и ангары.

В прокуренной комнате тусклый свет,
Вторые сутки не спит радист.
Он ловит, он слушает треск и свист,
Все ждут напряженно: жив или нет?

Радист кивает: — Пока еще да,
Но боль ему не дает распрямиться.
А он еще шутит: «Мол, вот беда
Левая плоскость моя никуда!
Скорее всего перелом ключицы…»

Где-то буран, ни огня, ни звезды
Над местом аварии самолета.
Лишь снег заметает обломков следы
Да замерзающего пилота.

Ищут тракторы день и ночь,
Да только впустую. До слез обидно.
Разве найти тут, разве помочь —
Руки в полуметре от фар не видно?

А он понимает, а он и не ждет,
Лежа в ложбинке, что станет гробом.
Трактор если даже придет,
То все равно в двух шагах пройдет
И не заметит его под сугробом.

Сейчас любая зазря операция.
И все-таки жизнь покуда слышна.
Слышна ведь его портативная рация
Чудом каким-то, но спасена.

Встать бы, но боль обжигает бок,
Теплой крови полон сапог,
Она, остывая, смерзается в лед,
Снег набивается в нос и рот.

Что перебито? Понять нельзя.
Но только не двинуться, не шагнуть!
Вот и окончен, видать, твой путь!
А где-то сынишка, жена, друзья…

Где-то комната, свет, тепло…
Не надо об этом! В глазах темнеет…
Снегом, наверно, на метр замело.
Тело сонливо деревенеет…

А в шлемофоне звучат слова:
— Алло! Ты слышишь? Держись, дружище —
Тупо кружится голова…
— Алло! Мужайся! Тебя разыщут!..

Мужайся? Да что он, пацан или трус?!
В каких ведь бывал переделках грозных.
— Спасибо… Вас понял… Пока держусь! —
А про себя добавляет: «Боюсь,
Что будет все, кажется, слишком поздно…»

Совсем чугунная голова.
Кончаются в рации батареи.
Их хватит еще на час или два.
Как бревна руки… спина немеет…

— Алло!- это, кажется, генерал.-
Держитесь, родной, вас найдут, откопают…-
Странно: слова звенят, как кристалл,
Бьются, стучат, как в броню металл,
А в мозг остывший почти не влетают…

Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,
Как мало, наверное, необходимо:
Замерзнув вконец, оказаться в тепле,
Где доброе слово да чай на столе,
Спирта глоток да затяжка дыма…

Опять в шлемофоне шуршит тишина.
Потом сквозь метельное завыванье:
— Алло! Здесь в рубке твоя жена!
Сейчас ты услышишь ее. Вниманье!

С минуту гуденье тугой волны,
Какие-то шорохи, трески, писки,
И вдруг далекий голос жены,
До боли знакомый, до жути близкий!

— Не знаю, что делать и что сказать.
Милый, ты сам ведь отлично знаешь,
Что, если даже совсем замерзаешь,
Надо выдержать, устоять!

Хорошая, светлая, дорогая!
Ну как объяснить ей в конце концов,
Что он не нарочно же здесь погибает,
Что боль даже слабо вздохнуть мешает
И правде надо смотреть в лицо.

— Послушай! Синоптики дали ответ:
Буран окончится через сутки.
Продержишься? Да?
— К сожалению, нет…
— Как нет? Да ты не в своем рассудке!

Увы, все глуше звучат слова.
Развязка, вот она — как ни тяжко.
Живет еще только одна голова,
А тело — остывшая деревяшка.

Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.
Как трудно последний привет послать!
И вдруг: — Раз так, я должна сказать! —
Голос резкий, нельзя узнать.
Странно. Что это может значить?

— Поверь, мне горько тебе говорить.
Еще вчера я б от страха скрыла.
Но раз ты сказал, что тебе не дожить,
То лучше, чтоб после себя не корить,
Сказать тебе коротко все, что было.

Знай же, что я дрянная жена
И стою любого худого слова.
Я вот уже год тебе не верна
И вот уже год, как люблю другого!

О, как я страдала, встречая пламя
Твоих горячих восточных глаз. —
Он молча слушал ее рассказ,
Слушал, может, последний раз,
Сухую былинку зажав зубами.

— Вот так целый год я лгала, скрывала,
Но это от страха, а не со зла.
— Скажи мне имя!..-
Она помолчала,
Потом, как ударив, имя сказала,
Лучшего друга его назвала!

Он просто не смел бы, не мог, как и я,
Выдержать, встретясь с твоими глазами.
За сына не бойся. Он едет с нами.
Теперь все заново: жизнь и семья.

Прости. Не ко времени эти слова.
Но больше не будет иного времени. —
Он слушает молча. Горит голова…
И словно бы молот стучит по темени…

— Как жаль, что тебе ничем не поможешь!
Судьба перепутала все пути.
Прощай! Не сердись и прости, если можешь!
За подлость и радость мою прости!

Полгода прошло или полчаса?
Наверно, кончились батареи.
Все дальше, все тише шумы… голоса…
Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!

Оно грохочет и бьет в виски!
Оно полыхает огнем и ядом.
Оно разрывается на куски!
Что больше в нем: ярости или тоски?
Взвешивать поздно, да и не надо!

Обида волной заливает кровь.
Перед глазами сплошной туман.
Где дружба на свете и где любовь?
Их нету! И ветер как эхо вновь:
Их нету! Все подлость и все обман!

Ему в снегу суждено подыхать,
Как псу, коченея под стоны вьюги,
Чтоб два предателя там, на юге,
Со смехом бутылку открыв на досуге,
Могли поминки по нем справлять?!

Они совсем затиранят мальца
И будут усердствовать до конца,
Чтоб вбить ему в голову имя другого
И вырвать из памяти имя отца!

И все-таки светлая вера дана
Душонке трехлетнего пацана.
Сын слушает гул самолетов и ждет.
А он замерзает, а он не придет!

Сердце грохочет, стучит в виски,
Взведенное, словно курок нагана.
От нежности, ярости и тоски
Оно разрывается на куски.
А все-таки рано сдаваться, рано!

Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?
Но тут ведь на карту не жизнь, а честь!
Чудо? Вы скажете, нужно чудо?
Так пусть же! Считайте, что чудо есть!

Надо любою ценой подняться
И всем существом, устремясь вперед,
Грудью от мерзлой земли оторваться,
Как самолет, что не хочет сдаваться,
А сбитый, снова идет на взлет!

Боль подступает такая, что кажется,
Замертво рухнешь назад, ничком!
И все-таки он, хрипя, поднимается.
Чудо, как видите, совершается!
Впрочем, о чуде потом, потом…

Швыряет буран ледяную соль,
Но тело горит, будто жарким летом,
Сердце колотится в горле где-то,
Багровая ярость да черная боль!

Вдали сквозь дикую карусель
Глаза мальчишки, что верно ждут,
Они большие, во всю метель,
Они, как компас, его ведут!

— Не выйдет! Неправда, не пропаду! —
Он жив. Он двигается, ползет!
Встает, качается на ходу,
Падает снова и вновь встает…

К полудню буран захирел и сдал.
Упал и рассыпался вдруг на части.
Упал, будто срезанный наповал,
Выпустив солнце из белой пасти.

Он сдал, в предчувствии скорой весны,
Оставив после ночной операции
На чахлых кустах клочки седины,
Как белые флаги капитуляции.

Идет на бреющем вертолет,
Ломая безмолвие тишины.
Шестой разворот, седьмой разворот,
Он ищет… ищет… и вот, и вот —
Темная точка средь белизны!

Скорее! От рева земля тряслась.
Скорее! Ну что там: зверь? Человек?
Точка качнулась, приподнялась
И рухнула снова в глубокий снег…

Все ближе, все ниже… Довольно! Стоп!
Ровно и плавно гудят машины.
И первой без лесенки прямо в сугроб
Метнулась женщина из кабины!

Припала к мужу: — Ты жив, ты жив!
Я знала… Все будет так, не иначе!..-
И, шею бережно обхватив,
Что-то шептала, смеясь и плача.

Дрожа, целовала, как в полусне,
Замерзшие руки, лицо и губы.
А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы:
— Не смей… ты сама же сказала мне..

— Молчи! Не надо! Все бред, все бред!
Какой же меркой меня ты мерил?
Как мог ты верить?! А впрочем, нет,
Какое счастье, что ты поверил!

Я знала, я знала характер твой!
Все рушилось, гибло… хоть вой, хоть реви!
И нужен был шанс, последний, любой!
А ненависть может гореть порой
Даже сильней любви!

И вот, говорю, а сама трясусь,
Играю какого-то подлеца.
И все боюсь, что сейчас сорвусь,
Что-нибудь выкрикну, разревусь,
Не выдержав до конца!

Прости же за горечь, любимый мой!
Всю жизнь за один, за один твой взгляд,
Да я, как дура, пойду за тобой,
Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад!

И были такими глаза ее,
Глаза, что любили и тосковали,
Таким они светом сейчас сияли,
Что он посмотрел в них и понял все!

И, полузамерзший, полуживой,
Он стал вдруг счастливейшим на планете.
Ненависть, как ни сильна порой,
Не самая сильная вещь на свете!

3 место. Не секрет, что со временем даже самые пылкие чувства притупляются, и любовь превращается в бесконечную рутину. Предвосхищая развитие отношений подобным образом и понимая, что избежать расставания удается лишь немногим счастливым парам, Николай Клюев написал стихотворение «Любви начало было летом» . В нем он попытался дать ответ на вопрос, почему же люди, еще вчера так восхищавшиеся друг другом, сегодня полны равнодушия и даже некоторого презрения как к себе самим, так и к бывшим возлюбленным. Но – чувствам не прикажешь, и с этим приходится мириться, даже если на начальном этапе развития взаимоотношений обоим возлюбленным кажется, что их союз вечен. В жизни же все бывает гораздо банальнее и прозаичнее. Угасшие чувства редко кому удается воскресить. И чаще всего роман, завершившийся расставанием, со временем вызывает у его героев лишь легкую грусть.

«Любви начало было летом» Н.Клюев

Любви начало было летом,
Конец - осенним сентябрем.
Ты подошла ко мне с приветом
В наряде девичьи простом.

Вручила красное яичко
Как символ крови и любви:
Не торопись на север, птичка,
Весну на юге обожди!

Синеют дымно перелески,
Настороженны и немы,
За узорочьем занавески
Не видно тающей зимы.

Но сердце чует: есть туманы,
Движенье смутное лесов,
Неотвратимые обманы
Лилово-сизых вечеров.

О, не лети в туманы пташкой!
Года уйдут в седую мглу —
Ты будешь нищею монашкой
Стоять на паперти в углу.

И, может быть, пройду я мимо,
Такой же нищий и худой…
О, дай мне крылья херувима
Лететь незримо за тобой!

Не обойти тебя приветом,
И не раскаяться потом…
Любви начало было летом,
Конец - осенним сентябрем.

2 место. Но иногда образ некогда близкого и любимого человека попросту вычеркивается из сердца, выбрасывается на задворки памяти, как ненужная вещь, и с этим ничего нельзя поделать. Подобную ситуацию довелось пережить Ивану Бунину, который в стихотворении «Мы встретились случайно, на углу…» предостерегает всех возлюбленных от того, что рано или поздно они будут забыты. И это – своеобразная плата за любовь, которая неизбежна, если только люди не смогут научиться принимать своих избранников и избранниц такими, какие они есть, прощая им их несовершенство.

«Мы встретились случайно, на углу…» И.Бунин

Мы встретились случайно на углу.
Я быстро шел и вдруг как свет зарницы
Вечернюю прорезал полумглу
Сквозь черные лучистые ресницы.

На ней был креп, — прозрачный легкий газ
Весенний ветер взвеял на мгновенье,
Но на лице и в ярком блеске глаз
Я уловил былое оживленье.

И ласково кивнула мне она,
Слегка лицо от ветра наклонила
И скрылась за углом… Была весна…
Она меня простила — и забыла.

1 место. Пример такой всепоглощающей любви, которая лишена условностей и поэтому близка к идеалу, можно встретить в стихотворении Осипа Мандельштама «Мне жалко, что теперь зима…» . Любовь – это, прежде всего, огромные труд по поддержанию чувства, которое может угаснуть в любой момент. И – осознание того, что оно складывается из различных мелочей, ценность которых люди осознают лишь тогда, когда их теряют.

«Мне жалко, что теперь зима…» О.Мандельштам

Мне жалко, что теперь зима
И комаров не слышно в доме,
Но ты напомнила сама
О легкомысленной соломе.

Стрекозы вьются в синеве,
И ласточкой кружится мода;
Корзиночка на голове
Или напыщенная ода?

Советовать я не берусь,
И бесполезны отговорки,
Но взбитых сливок вечен вкус
И запах апельсинной корки.

Ты все толкуешь наобум,
От этого ничуть не хуже,
Что делать: самый нежный ум
Весь помещается снаружи.

И ты пытаешься желток
Взбивать рассерженною ложкой,
Он побелел, он изнемог.
И все-таки еще немножко…

И, право, не твоя вина, —
Зачем оценки и изнанки?
Ты как нарочно создана
Для комедийной перебранки.

В тебе все дразнит, все поет,
Как итальянская рулада.
И маленький вишневый рот
Сухого просит винограда.

Так не старайся быть умней,
В тебе все прихоть, все минута,
И тень от шапочки твоей —
Венецианская баута.

«Люблю» Владимир Маяковский

Обыкновенно так

Любовь любому рожденному дадена,-
но между служб,
доходов
и прочего
со дня на день
очерствевает сердечная почва.
На сердце тело надето,
на тело - рубаха.
Но и этого мало!
Один -
идиот!-
манжеты наделал
и груди стал заливать крахмалом.
Под старость спохватятся.
Женщина мажется.
Мужчина по Мюллеру мельницей машется.
Но поздно.
Морщинами множится кожица.
Любовь поцветет,
поцветет -
и скукожится.

Мальчишкой

Я в меру любовью был одаренный.
Но с детства
людьё
трудами муштровано.
А я -
убег на берег Риона
и шлялся,
ни чёрта не делая ровно.
Сердилась мама:
«Мальчишка паршивый!»
Грозился папаша поясом выстегать.
А я,
разживясь трехрублевкой фальшивой,
играл с солдатьём под забором в «три листика».
Без груза рубах,
без башмачного груза
жарился в кутаисском зное.
Вворачивал солнцу то спину,
то пузо -
пока под ложечкой не заноет.
Дивилось солнце:
«Чуть виден весь-то!
А тоже -
с сердечком.
Старается малым!
Откуда
в этом
в аршине
место -
и мне,
и реке,
и стовёрстым скалам?!»

Юношей

Юношеству занятий масса.
Грамматикам учим дурней и дур мы.
Меня ж
из 5-го вышибли класса.
Пошли швырять в московские тюрьмы.
В вашем
квартирном
маленьком мирике
для спален растут кучерявые лирики.
Что выищешь в этих болоночьих лириках?!
Меня вот
любить
учили
в Бутырках.
Что мне тоска о Булонском лесе?!
Что мне вздох от видов на море?!
Я вот
в «Бюро похоронных процессий»
влюбился
в глазок 103 камеры.
Глядят ежедневное солнце,
зазнаются.
«Чего, мол, стоют лучёнышки эти?»
А я
за стенного
за желтого зайца
отдал тогда бы - всё на свете.

Мой университет

Французский знаете.
Делите.
Множите.
Склоняете чудно.
Ну и склоняйте!
Скажите -
а с домом спеться
можете?
Язык трамвайский вы понимаете?
Птенец человечий
чуть только вывелся -
за книжки рукой,
за тетрадные дести.
А я обучался азбуке с вывесок,
листая страницы железа и жести.
Землю возьмут,
обкорнав,
ободрав ее,-
учат.
И вся она - с крохотный глобус.
А я
боками учил географию,-
недаром же
наземь
ночёвкой хлопаюсь!
Мутят Иловайских больные вопросы:
- Была ль рыжа борода Барбароссы?-
Пускай!
Не копаюсь в пропыленном вздоре я -
любая в Москве мне известна история!
Берут Добролюбова (чтоб зло ненавидеть),-
фамилья ж против,
скулит родовая.
Я
жирных
с детства привык ненавидеть,
всегда себя
за обед продавая.
Научатся,
сядут -
чтоб нравиться даме,
мыслишки звякают лбёнками медненькими.
А я
говорил
с одними домами.
Одни водокачки мне собеседниками.
Окном слуховым внимательно слушая,
ловили крыши - что брошу в уши я.
А после
о ночи
и друг о друге
трещали,
язык ворочая - флюгер.

Взрослое

У взрослых дела.
В рублях карманы.
Любить?
Пожалуйста!
Рубликов за сто.
А я,
бездомный,
ручища
в рваный
в карман засунул
и шлялся, глазастый.
Ночь.
Надеваете лучшее платье.
Душой отдыхаете на женах, на вдовах.
Меня
Москва душила в объятьях
кольцом своих бесконечных Садовых.
В сердца,
в часишки
любовницы тикают.
В восторге партнеры любовного ложа.
Столиц сердцебиение дикое
ловил я,
Страстною площадью лёжа.
Враспашку -
сердце почти что снаружи -
себя открываю и солнцу и луже.
Входите страстями!
Любовями влазьте!
Отныне я сердцем править не властен.
У прочих знаю сердца дом я.
Оно в груди - любому известно!
На мне ж
с ума сошла анатомия.
Сплошное сердце -
гудит повсеместно.
О, сколько их,
одних только вёсен,
за 20 лет в распалённого ввалено!
Их груз нерастраченный - просто несносен.
Несносен не так,
для стиха,
а буквально.

Что вышло

Больше чем можно,
больше чем надо -
будто
поэтовым бредом во сне навис -
комок сердечный разросся громадой:
громада любовь,
громада ненависть.
Под ношей
ноги
шагали шатко -
ты знаешь,
я же
ладно слажен,-
и всё же
тащусь сердечным придатком,
плеч подгибая косую сажень.
Взбухаю стихов молоком
- и не вылиться -
некуда, кажется - полнится заново.
Я вытомлен лирикой -
мира кормилица,
гипербола
праобраза Мопассанова.

Зову

Поднял силачом,
понес акробатом.
Как избирателей сзывают на митинг,
как сёла
в пожар
созывают набатом -
я звал:
«А вот оно!
Вот!
Возьмите!»
Когда
такая махина ахала -
не глядя,
пылью,
грязью,
сугробом,-
дамьё
от меня
ракетой шарахалось:
«Нам чтобы поменьше,
нам вроде танго бы…»
Нести не могу -
и несу мою ношу.
Хочу ее бросить -
и знаю,
не брошу!
Распора не сдержат рёбровы дуги.
Грудная клетка трещала с натуги.

Пришла -
деловито,
за рыком,
за ростом,
взглянув,
разглядела просто мальчика.
Взяла,
отобрала сердце
и просто
пошла играть -
как девочка мячиком.
И каждая -
чудо будто видится -
где дама вкопалась,
а где девица.
«Такого любить?
Да этакий ринется!
Должно, укротительница.
Должно, из зверинца!»
А я ликую.
Нет его -
ига!
От радости себя не помня,
скакал,
индейцем свадебным прыгал,
так было весело,
было легко мне.

Невозможно

Один не смогу -
не снесу рояля
(тем более -
несгораемый шкаф).
А если не шкаф,
не рояль,
то я ли
сердце снес бы, обратно взяв.
Банкиры знают:
«Богаты без края мы.
Карманов не хватит -
кладем в несгораемый».
Любовь
в тебя -
богатством в железо -
запрятал,
хожу
и радуюсь Крезом.
И разве,
если захочется очень,
улыбку возьму,
пол-улыбки
и мельче,
с другими кутя,
протрачу в полночи
рублей пятнадцать лирической мелочи.

Так и со мной

Флоты - и то стекаются в гавани.
Поезд - и то к вокзалу гонит.
Ну а меня к тебе и подавней -
я же люблю!-
тянет и клонит.
Скупой спускается пушкинский рыцарь
подвалом своим любоваться и рыться.
Так я
к тебе возвращаюсь, любимая.
Мое это сердце,
любуюсь моим я.
Домой возвращаетесь радостно.
Грязь вы
с себя соскребаете, бреясь и моясь.
Так я
к тебе возвращаюсь,-
разве,
к тебе идя,
не иду домой я?!
Земных принимает земное лоно.
К конечной мы возвращаемся цели.
Так я
к тебе
тянусь неуклонно,
еле расстались,
развиделись еле.

Вывод

Не смоют любовь
ни ссоры,
ни вёрсты.
Продумана,
выверена,
проверена.
Подъемля торжественно стих строкопёрстый,
клянусь -
люблю
неизменно и верно!

Анализ стихотворения Маяковского «Люблю»

Владимир Маяковский был по натуре очень влюбчивым и увлекающимся человеком. Однако единственной женщиной, с которой его связывали длительные отношения, являлась Лиля Брик. Их роман развивался довольно странно, то угасая, то вновь разгораясь. Но своенравная и достаточно эмансипированная девушка каждый раз на предложение руки и сердца со стороны поэта неизменно отвечала отказом.

Между тем, именно Лиля Брик открыла для Маяковского целую вселенную под названием любовь, и заставила его рассматривать это чувство как настоящий дар. Но, страдая от отсутствия взаимности, поэт то и дело задавался вопросом, почему обычное человеческое чувство способно превратить взрослого и состоявшегося мужчину в обычного мальчишку, ранимого и беззащитного. Анализируя этот феномен, Маяковский в 1926 году написал поэму «Люблю», которую посвятил Лиле Брик, буквально вывернув наизнанку перед избранницей свою душу. Однако с первых строчек он сразу же расставил все точки над «i», отметив, что его чувство не является рафинированным и утонченным, так как жизнь не баловала поэта. Но, в то же время, ему удалось избежать того момента, когда «очерствевает сердечная почва», поэту неведомо было ощущение горечи оттого, что его «любовь поцветет, поцветет – и скукожится».

Поэма включает в себя одиннадцать глав, первые из которых посвящены детству и юности поэта. Беспристрастно и в привычной грубой манере автор рассказывает о том, как состоялось становление его личности . Уже в подростковом возрасте он мечтал о том, чтобы его жизнь была наполнена любовью, но не приторно-сладкой, когда парочки восхищаются морским прибоем и шумом ветра. Маяковского интересовала любовь в чистом ее проявлении, когда во всем мире существуют лишь два человека, а все остальное не имеет для них никакого значения.

Рассматривая через поэтическую призму взаимоотношения других людей, поэт безжалостно высмеивает тех, кто хочет произвести друг на друга впечатление благодаря своим нарядам, умению изъясняться по-французски или же благосостоянием. К последней категории людей, привыкших покупать любовь за деньги, поэт испытывает особое презрение. «Я жирных с детства привык ненавидеть, всегда себя за обед продавая», — отмечает автор.

Его жизнь резко изменилась, когда в нее, словно вихрь, ворвалась Лиля Брик, которая «взяла, отобрала сердце и просто пошла играть – как девочка мячиком». Однако поэт готов был простить ей абсолютно все и «от радости себя не помня, скакал, индейцем свадебным прыгал, так было весело, было легко мне». Многочисленные ссоры и недомолвки между влюбленными происходили довольно часто, однако этот факт не смог повлиять на силу чувств, которые Маяковский испытывал к Лиле Брик. И каждый раз, возвращаясь к ней, поэт знал, что идет домой, туда, где навсегда осталось его сердце. «Так я к тебе тянусь неуклонно, еле расстались, еле развиделись», — отмечает поэт в своей поэме. При этом он осознает, что даже безответное чувство может давать удивительное ощущение счастья и радости только потому, что где-то существует человек, которому оно адресовано. И эта мысль дает Маяковскому не только утешение, но и надежду на то, что когда-нибудь его избранница сможет оставить свои предубеждения, став обычной женщиной, которая способна принять он поэта бесценный дар и ответить на него взаимностью.

«Не смоют любовь ни ссоры, ни версты», — убежден Маяковский . Но при этом он все же не может удержаться от пафоса, заявляя: «Клянусь – люблю неизменно и верно!». В последней строчке поэмы, конечно же, содержится преувеличение, так как после каждой ссоры с Лилей Брик поэт очень быстро утешался в объятиях других женщин. Но – неизменно возвращался к той, которая была его музой и вдохновительницей.